Нефертити и фараон. Красавица и чудовище

Меритатон снова перевела взгляд на мать, пытаясь внушить себе, что это случайность, но как раз в тот момент Семнехкаре наклонился к царице, чтобы что-то сказать на ухо, и сердце царевны зашлось от ревности. Щека Нефертити, рядом с которой были губы царевича, заметно покраснела. Меритатон быстро опустила глаза, чтобы не выдать своих собственных чувств и мыслей. В голове бился ужас: мать и ее супруг… Нет, это не могло быть! Нефертити всегда любила пер-аа, она и теперь заботится о нем, словно о маленьком ребенке, хотя Эхнатон заставил ее сильно страдать.

Нет, показалось, решила Меритатон. Но, подняв глаза, она увидела ту же картину: ее муж не отрывал взгляда от сильно помолодевшей и похорошевшей (куда уж больше!) матери! Понимая, что не выдержит и что-нибудь натворит, царевна, не спрашивая разрешения, быстрым шагом удалилась.

Глядя ей вслед, Нефертити почувствовала укол совести, стало понятно, что Меритатон заметила их со Семнехкаре взаимную симпатию, если не сказать больше. Она глазами показала царевичу на Меритатон и посоветовала:

– Догони…

Тот все понял, кивнул и быстро последовал за супругой.

Меритатон действительно готова была бежать, не зная куда, лишь бы подальше от этих восторженных глаз, полных любви и обожания, предназначенного не ей!

– Меритатон, постой, куда ты?

Голос мужа прозвучал как удар, от неожиданности она запнулась и встала, не оборачиваясь. Семнехкаре подбежал, подхватил под локоть:

– Что с тобой, тебе плохо?

Она подняла глаза, полные неожиданно нахлынувших слез:

– Мне плохо. Ты любишь царицу?

Он не сказал ни «да», ни «нет», просто промолчал, и это молчание было куда красноречивей слов. Меритатон схватила мужа за руку, горячо зашептала:

– Она старуха, Семнехкаре, она тебе в матери годится! К чему тебе царица, у тебя есть я!

Глаза бедняжки были просто безумными. Семнехкаре уже знал об участившихся приступах болезни своей жены, Нефертити не стала скрывать это от будущего мужа Меритатон, но он не думал, что будет так тяжело. И все же он не стал отрывать от себя вцепившиеся мертвой хваткой руки Меритатон, напротив, ласково погладил по голове:

– Успокойся, успокойся… Я люблю тебя.

Та с надеждой впилась взглядом в его лицо:

– Правда? Ты мой?

– Твой. Пойдем в свой дворец, пойдем отсюда.

Пер-аа был болен, он не выходил из своих покоев, не посещал любимые службы даже в дворцовом храме.

А в Ахетатоне ничего не изменилось. Все так же шумел рынок, торговцы на все лады расхваливали свой товар, призывая покупать кто огурцы, кто салат, редис, лук, дыни или арбузы… Кто торговал гончарными изделиями, кто скобяными, кто приглашал попробовать лучшие в мире медовые лепешки, кто щедро наливал покупателю пиво, утверждая, что оно приготовлено по особому рецепту, а торговец вином давал попробовать свой товар то из одной, то из другой кружки, призывая оценить тонкую разницу в аромате. И только он знал, что в обе кружки налито из одного сосуда.

Спешили по делам чиновники, глазели на постройки приезжие, зазывали в свои кабаки их владельцы… Слышались голоса из храмов во время служб, на пристани переругивались из-за места получше моряки, спешили с огромными тюками на плечах рабы, суетился народ. Город жил своей жизнью, и ему было мало дела до недуга фараона. Конечно, о здоровье пер-аа без конца спрашивали друг дружку, особенно придворные. Они с деланым беспокойством осведомлялись, нет ли хороших новостей из дворца, но вовсе не потому, что дорожили Эхнатоном, а потому, что боялись за свое положение и прикидывали, как бы не прогадать и вовремя смыться из становившегося опасным Ахетатона.

Эйе видел всю эту суету и радовался, что ее не видит сам Эхнатон. В городе любви и правды люди оказались точно такими же, как и в других городах Кемет. Похоже, они одинаковы на всей земле, и ни к чему пытаться их исправить. Пер-аа всегда твердил, что все созданное Атоном прекрасно и его нельзя исправлять, пусть будет таким, какое есть. Но сам же попытался переделать лучшее (или худшее?) создание Атона – людей и, похоже, потерпел сокрушительное поражение.

Нефертити над такими вопросами не раздумывала, ей вполне хватало проблем с мужем, детьми и теперь уже зятем. Меритатон сходила с ума от ревности, временами она была готова своими руками задушить мать, потому что видела, как Семнехкаре смотрит на нее. Царица с зятем уже не встречались наедине совсем, Нефертити старательно избегала таких встреч, прекрасно понимая, к чему это может привести.

За то небольшое время, пока фараон был в состоянии показываться на людях, он прекрасно принял соправителя, общался с ним, как с родным сыном, забывая, что Семнехкаре брат, иногда даже ласкал, так же, как когда-то ласкал Нефертити. Это вызывало недоумение у придворных, но осуждать вслух никто не решился. А мысль была пикантной: неужели пер-аа и Семнехкаре… Да, бедняжка Нефертити! Одно дело знать, что тебя обскакала наложница из гарема, и совсем другое – собственный зять…