Негодяй из Сефлё

«В канцелярию уполномоченного риксдага по контролю за судопроизводством.

Вестра-Тредгордсгатан, 4.

Ящик 16327, Стокгольм 16.

Настоящим покорнейше прошу господина уполномоченного депутата взять на новое рассмотрение мои докладные от 1/9—61 и 31/12—62, касающиеся служебных упущений, совершенных комиссаром полиции Стигом Оскаром Нюманом и его первым помощником Пальмоном Харальдом Хультом.

С почтением,

Оке Рейнольд Эриксон, констебль полиции».

— Так, так, — сказал Рённ самому себе. И приступил к изучению служебных пометок, которые на сей раз оказались длиннее, чем сама жалоба.

«Учитывая ту тщательность, с какой были в свое время рассмотрены перечисленные выше донесения, а также памятуя о длительном сроке, отделяющем нас от того времени, когда имели место упомянутые в них действия и инциденты, и, наконец, принимая во внимание чрезмерное количество донесений, поданных заявителем за последние годы, я не вижу причин для повторного рассмотрения, не вижу прежде всего потому, что заявителем, насколько мне известно, не приводятся новые факты и доказательства, которые могли бы подтвердить прежние жалобы, и, следовательно, с полным основанием не принимаю никаких мер по его ходатайству».

Рённ энергично замотал головой, не веря, что правильно понял. Может, и не правильно. Во всяком случае, подпись неразборчива, а кроме того, Рённ был наслышан о полицейском по имени Эриксон.

Буквы еще сильней запрыгали перед глазами и разбежались в разные стороны, и, когда женщина положила возле его правого локтя очередную стопку бумаг, он сделал отрицательный жест.

— Ну как, будем уходить в глубь времен? — ехидно спросила она. — Про Хульта вам тоже нужны материалы? А про себя самого не желаете?

— Спасибо, не надо, — беззлобно ответил Рённ. — Я только спишу имена последних жалобщиков, и мы сможет уйти.

Он поморгал и снова уткнул нос в записную книжку.

— Могу предложить донесения Улльхольма, — продолжала женщина так же ехидно. — Хотите?

Улльхольм был первый помощник комиссара в Сульне, стяжавший широкую известность своим вздорным характером и страстью рассылать жалобы во все мыслимые инстанции.

Рённ склонился над столом и грустно покачал головой.

XV

По дороге в Саббатсберг Леннарт Колльберг вдруг вспомнил, что ему надо уплатить вступительный взнос за право участвовать в шахматном турнире по переписке. Последний день уплаты — понедельник, поэтому Колльберг остановил машину перед Ваза-парком и зашел в почтовое отделение напротив пивной «Оловянная кружка».

Заполнив бланк, он честь по чести стал в очередь к одному из окошечек.

Перед ним стоял человек в кожаной куртке и меховой шапке. Всякий раз, когда Колльбергу доводилось стоять в очереди, он непременно занимал ее за человеком, чье путаное дело требовало много времени. Так и сейчас у человека впереди оказалась целая стопка квитанций, бланков, извещений.

Колльберг пожал могучими плечами, вздохнул и приготовился ждать. Вдруг из кипы отправлений у впереди стоящего выскользнул клочок бумаги и упал на пол. Почтовая марка. Колльберг нагнулся, поднял ее, тронул человека за плечо и сказал:

— Вот, вы уронили.

Человек повернул голову, взглянул на Колльберга карими глазами, сперва удивленно, потом словно бы узнав его и, наконец, с откровенной ненавистью.

— Вы уронили марку, — повторил Колльберг.

— Черт подери, — протяжно ответил незнакомец, — марку несчастную потеряешь, и то полиция сразу сует свое поганое рыло.

Колльберг все так же протягивал марку.

— Можете оставить ее себе, — и человек отвернулся.

Немного спустя он закончил свои дела и ушел, не удостоив Колльберга ни единым взглядом.

Загадочный случай. Может, человек так странно пошутил, но на шутника он нимало не походил. Поскольку Колльберг был плохой физиономист и частенько не мог припомнить, откуда он знает того или иного человека, неудивительно, что другой узнал его, тогда как сам Колльберг не имел ни малейшего представления, с кем он разговаривал.

Колльберг уплатил взнос.