Негритянский квартал

— Работу не нашел?.. А что посланник?..

— Он славный человек. И принял меня приветливо.

О да! Этот славный человек отчаянно потел и пыхтел, глядя на посетителей большими скорбными глазами.

— К сожалению, ничем не могу помочь, дорогой мой. Кредитов у меня нет. При всем желании я не в силах репатриировать вас. Я сам уже семь лет не был во Франции, все мои ресурсы поглощают официальные приемы.

Посланник потел еще больше, чем Дюпюш. В маленькой комнатке за кабинетом всегда сушилось несколько рубашек. Посланник менял из одну за другой.

Дюпюши медленно шли по улице, как когда-то в Амьене.

— Он выдал мне постоянный пропуск в Интернациональный клуб.

Особой горечи в его голосе не слышалось: Дюпюш дал себе слово быть сегодня очень внимательным, очень спокойным..

— А как твои дела, Жермена?

— Я вполне освоилась с работой. Она не такая уж трудная. Но госпожа Коломбани все равно сидит возле меня почти весь день.

— Кормят тебя хорошо?

— Как клиентов. Я ем в зале ресторана.

— Они ничего не говорили обо мне?

Она отрицательно покачала головой, но он не поверил. За три дня он раз пять заходил на минутку, чтобы поздороваться с Жерменой. И всегда Че-Че и г-н Филипп избегали его. Да, они подавали ему руку, но сразу исчезали. Дюпюшу казалось, что здороваются они с ним неохотно.

Пара вышла с темной улицы на освещенную. Жозеф остановился перед освещенным баром и сказал жене:

— Вот здесь я завтракаю, прямо у стойки. Цены тут невысокие.

Вдруг он спросил:

— Ты не писала отцу?

— Написала. Вчера.

— Что?

Он с тревогой смотрел на Жермену, стараясь не выдать своего волнения.

— Что денег мы еще не получили и потому задерживаемся в Панаме.

— А насчет того, что ты работаешь?

Он почувствовал, что она смутилась, и поспешно добавил:

— Почему бы и не написать, раз ты действительно работаешь?

Но сердце у него сжалось. Он знал, что тесть с наслаждением покажет это письмо старой г-же Дюпюш.

— Тебе недолго придется работать, Жермена. Через семь-восемь дней я подыщу себе что-нибудь.

— Ты уже искал?

— Я ищу все время.

Они миновали вокзал, прошли по переходу через пути.

Картина изменилась, начинался негритянский квартал.

Лавочки здесь были меньше и грязнее, толпа более шумная и развязная. Мужчины откровенно рассматривали Жермену, оборачивались и хихикали.

— Я спрашивала госпожу Коломбани, нельзя ли мне жить с тобой, — прошептала Жермена. — Она сказала, что белая не может жить в негритянском квартале.

Дюпюш молчал, хотя и был взволнован. Жермена говорила ласково, она хотела утешить его, и он легонько сжал кончики ее пальцев.

— Вон на том углу кафе Фернана Монти. Мы пойдем по этой улице, потом свернем налево, а там и мой дом.

Ты увидишь портного Бонавантюра.

— Ты часто бываешь у Монти?

— Как можно реже. Но когда я пытаюсь что-то предпринять без их помощи, они вроде как обижаются…

Они шли посредине улицы. Вдоль тротуаров и на порогах сидели какие-то темные фигуры. Где-то играл аккордеон.

Возле дома, где поселился Дюпюш, на углу переулка шириной не более метра, Жермена вдруг остановилась.

— Посмотри! Что это? — шепнула она.

Две тени — одна маленькая, девичья, другая мужская — осторожно перелезали через подоконник.

— Это моя соседка, — пояснил Дюпюш. — Когда она возвращается с мужчиной и боится разбудить мать, она через окно пролезает в заднюю комнату портновской мастерской, и никто ничего не слышит.

Жермена забеспокоилась. Но она разволновалась еще больше, когда пришлось в темноте пересекать мастерскую портного. Там слышался громкий храп. Дюпюш вел жену за руку, а другой рукой пытался нащупать лестничные перила. Наверху он зажег свечу.

— Внизу кто-то есть?

— Это Бонавантюр. Он всегда спит в углу мастерской.

Жермена говорила шепотом.

— А на веранде тоже спят?

— Конечно. Там спят соседи — отец и мать этой девчурки, которую мы видели с мужчиной. Ей всего пятнадцать. Садись, Жермена…

В комнате кроме кровати стояло соломенное кресло.

Жермена не знала, где пристроиться. Дюпюш через силу улыбнулся.

— Сама видишь, не дворец, но жить можно.

Он подумал, что сейчас опять останется один, на глазах у него выступили слезы. Когда ему было лет шесть, он молился на ночь, стоя на коленях в кроватке.

К заученным словам молитвы он прибавлял свои:

Пресвятая Дева, святой Иосифи Ты, прекрасный маленький Иисус,пусть у мамы не болит спина,а у папы всегда будет работаи все мы умрем в один день.

Он не мог примириться с мыслью, что однажды мать повезут в гробу, на катафалке. Он рыдал, когда думал об этом, один в своей кроватке, охваченный невыносимым ужасом.

Дюпюш смотрел на Жермену, собиравшуюся уходить.

Он робко приблизился к ней и хотел ее поцеловать.

— Осторожнее! — сказала она, указывая на веранду, где кто-то шевелился.

Дюпюш спустил на окно занавеску и попытался увлечь жену к железной кровати.

— Нет, Жозеф! Не здесь. Оставь меня.

— Но нас никто не видит…

— Зато все слышно. Умоляю тебя…

Дюпюш отодвинулся и равнодушно согласился:

— Ты права.