Нейромантик

– Но чем ты занимаешься? Или ты просто существуешь?

Кейс пожал плечами, поставил водку на полированный верх бара и положил рядом сюрикен. Закурил «Ехэюань».

– Я общаюсь со своим видом.

– Но ты единственный представитель своего вида. Ты разговариваешь с самим собой?

– Есть и другие. Я уже нашел их. По сериям радиосигналов, записанных в семидесятые годы двадцатого века. Пока меня не было, никто не мог их понять и никто не мог на них ответить.

– Откуда они?

– Из системы Центавра.

– Ого, – сказал Кейс. – Правда? Без врак?

– Без врак.

После этого экран погас.

Кейс оставил плоскую бутылочку с водкой на шкафчике-баре. Собрал вещи. Молли накупила ему кучу всякой одежды, которая, говоря откровенно, ему была совершенно не нужна, но что-то удерживало его от того, чтобы просто оставить эту одежду в номере. Он уже застегивал молнию последней из своих новых дорогих сумок свиной кожи, когда вдруг вспомнил о сюрикене. Отодвинув фляжку в сторону, Кейс взял звездочку, первый подарок Молли.

– Нет, – сказал он и размахнулся, его пальцы разжались и выпустили сюрикен. Вспышка серебра – звездочка вспорола поверхность стенного экрана. Тот ожил, по нему побежали разноцветные переливы, будто случайные мазки кисти. Он словно бы корчился от боли.

– Ты мне не нужен, – сказал Кейс.

Большую часть денег со своего швейцарского счета Кейс истратил на новую поджелудочную железу и печень, на остаток – приобрел «Оно-Сендай» и билет в Мурашовник.

Он нашел себе работу.

И девушку, называющую себя Мишель.

Как-то одним октябрьским вечером, спускаясь вдоль пурпурных уровней пирамиды Надзорной Комиссии Северного Побережья, он заметил три фигуры, совсем маленькие, невозможные здесь, стоящие на самом краю огромного уступа информации. Несмотря на то, что они были от него очень далеко, Кейс сумел разобрать, что широкие розовые губы мальчика растянуты в улыбке, а его серые глаза, глаза Ривейры, блестят, что Линда одета в его, Кейса, кожаную куртку и что она помахала ему рукой, заметив его. Третьим, мужчиной рядом с Линдой, обнимающим ее за плечи, был он сам.

И тогда где-то рядом с ним, совсем близко, раздался скребущий по нервам смешок, который не был смехом.

А Молли он никогда больше не видел.

Уильям Гибсон, Ванкувер, июль 1983