Нейтральной полосы нет

— Ну уж нет! Качинского не надуешь! — пылко возразила тетка. — Любить он, может быть, и не любит, но понимать — понимает. Если он купил, будь уверен, икона подлинная. По случаю, говорит, купил, — добавила она не без зависти, вспомнив, как горд был Качинский, рассказывая ей в машине о своем удачном приобретении.

— А ты сама не видела ее, тетя Ира? — спросил Никита. — Про что хоть она?

— Не видела, Кит, — с сожалением сказала Ирина. — Хочу плюнуть на самолюбие да напроситься посмотреть. А то он за границу собирается, а потом, мало ли что… Очень хотелось бы посмотреть.

Она задумалась, но сейчас уже без отрешенности, о живом, близком для нее деле. А Никита подумал: будь бы он собакой, у него б сейчас нос ходил ходуном. Заинтересовала его эта внезапно — и так синхронно во времени — всплывшая по случаю старинная икона.

— А он не сам по глубинке разъезжает да старые церкви обирает, твой профессор? — высказал Никита предположение и тут же поопасился: не слишком ли грубо, не обиделась бы тетка за свое начальство.

Нет, тетка не обиделась. Как видно, этот Качинский… Однофамилец? Или родственник тому старику на даче? Но об этом спрашивать не будем. Очень уж неприятно самому вспоминать. Не самая светлая страница в жизни Никиты. Как видно, этот Качинский сам по себе особой симпатией у тетки Иры не пользуется.

— Что ты! — усмехнулась она. — Такой барин, поедет он тебе по глубинкам! Такому на дом принесут.

Потом они долго говорили о Маринке, о ее детских играх и о нелюбви к точным наукам. Говорили на равных — двое взрослых о младшем, родном… И это тоже грело Ирину.

Что главное в жизни… Да так ли это важно — непременно определить и припечатать? Да и под силу ли нам сделать это, увидеть сверху самих себя? Не правильнее ли будет почаще вспоминать слова, сказанные Горьким о Стасове: человек, который все, что мог, делал и сделал все, что смог…

Давно она не радовалась так приходу Никиты, давно он не являлся так к месту и ко времени.

— Как хорошо, Китик, что ты пришел, — сказала она, с благодарностью глядя в лицо Никиты, искренне любуясь этим лицом. Он не просто казался ей красивым, он действительно был красив, свет люстры падал ему на голову, и волосы горели, словно покрытые позолотой.

— Я постелю тебе на раскладушке под инжиром, хочешь? — предложила Ирина.

А Никита разговаривал о Маришке и напряженно думал, как же правильнее поступить. Разговор о коллекционерах у Вадима с Михаилом Сергеевичем был. Входит в число известных им коллекционеров этот профессор или нет? Может случайно совпасть приобретение им иконы с колосовским делом? Да, может. И все-таки однозначная, до тупости примитивная мыслишка нахально пожаловала к Никите: «Не ушла бы иконка за рубеж, если это она».

Михаил Сергеевич запретил ему отсебятину, и он больше ни о чем не спрашивал Ирину. Лишь в крайнем случае разрешено было ему явиться непосредственно к Вадиму и Корнееву, и ему очень хотелось это сделать. Но, поразмыслив, Никита все же решил, что крайности еще нет и лучше ограничиться телефонным звонком. Но уж дозваниваться надо было сегодня. Что-то свербило его, не давало возможности оставить без внимания эту вновь приобретенную икону.

Телефона у тетки Ирины, конечно, не было, да и любой разговор в этом карточном домике стал бы известен всем, вплоть до инжира.

— Тетя Ира, я все-таки, пожалуй, пойду, — сказал Никита ласково, нежно и виновато глядя в ее глаза, от теней большие и глубокие. — Будем считать, что мой долгий-долгий выходной кончился.

Она ни о чем не спросила и, кажется, слава богу, не обиделась, не сочла, что ему скучно или что-нибудь в этом роде. Никита был благодарен ей за это. Ему было бы так неприятно ее обидеть! Как ни крутись, а ей, видно, плохо. Не надо бы ее одну оставлять с этой целеустремленной дурой Викой, а что поделаешь? В Москве у нее хоть кот.

— Да ты не тревожься обо мне, маленький, — вдруг сказала полным, свежим голосом наблюдавшая за ним Ирина. — Ты это очень здорово насчет динозавров. А майские жуки, что ж… Не они первые, не они последние.

Она взяла ладонями его голову, пригнула к себе, поцеловала в лоб, и Никита пошел со двора.

У него была застолблена одна телефонная будка в нижней части города, в довольно глухом переулке неподалеку от моря. Вечерами здесь никогда не бывало очереди. К этой будке Никита и зашагал, застегнув рубашку доверху, потому что дул вечерний бриз и становилось прохладно.

Когда Корнеев виделся с Никитой у живописца, из Москвы уже сообщили, что установлен Иванов, тот самый Иванов, который отбывал срок вместе с Громовым и был освобожден раньше. Последняя судимость его была по счету второй, до знакомства с Громовым, он привлекался за спекуляцию антикварными ценностями и валютой.