Нейтральной полосы нет

Никита сбегал на угол, принес колбасы, хлеба, шпрот. Шитов и выпускал, и впускал его опять не просто, опять с предосторожностями. Но все-таки он похрабрел, особенно после того, как Никита, недолго поломавшись, согласился остаться у него ночевать.

— А как же хозяева? Они ж не велели?

— Так это баб.

— А на кой, интересно, черт тебе рефлексы? — поинтересовался Никита, расправляясь с закусью после стопки. — Почему это ты не пьешь?

— С тобой-то я, пожалуй, выпью. — Шитов уже наливал себе. Видно, трезвый день ему не просто дался. Он выпил залпом одну за другой две стопки. Ему, наверно, казалось, что он успокоился, на самом же деле у него задергалось правое веко, чего он не замечал.

Никита сидел в его пиджаке, наброшенном на плечи, Шитов на сей раз обошелся даже без купального халата. Окна были закрыты, занавешены плотными пыльными портьерами с зелеными помпончиками. В комнате тепло. В трикотажной тенниске Шитов выглядел хлипким, тонкоруким. Наверное, с детства не имел представления о спорте. И как только армию отслужил?

— Ты на турнике когда-нибудь подтягивался? — задал никчемный вопрос Никита. Ему не хотелось самому допытываться до причин шитовского волнения. Он рассчитывал, что уж коли Шитов впустил и даже обрадовался, то сам захочет пооткровенничать, не сможет смолчать. В этом случае именно сторонний вопрос его подтолкнет.

Так и получилось.

— Он хочет, чтоб я ее проводил в поезде, — сказал Шитов, в упор глядя на Никиту. — Ты можешь себе представить?

Никита понимающе кивнул, дабы не сбить Шитова. Сейчас его нельзя спрашивать, что расскажет — расскажет сам. Никита понял, конечно, что речь идет о Громове и Волковой, что Громов, очевидно, хочет спровадить Волкову. Это логично. Но почему перспектива провожанья так потрясла Шитова? Не милиция, значит, его взволновала.

Хотя нет. Стоп! Выплыла и милиция.

— Я думал, он меня удушит, — почти шепотом говорил Шитов, и веко его все чаще вздрагивало. — Уж вот пристал: о чем да о чем меня в отделении…

Тут Никита счел возможным вмешаться:

— Слушай, Барон, я шефу звонил. Я сказал, что все из-за Инки, что ты при плохой погоде.

— Знаю, Нико! — воскликнул Шитов. Протянул через стол руку и крепко стиснул запястье Никиты. Пальцы у него были холодные, прямо ледяные. — Ты настоящий друг! Он хочет, чтоб я с ней ехал, — снова вернулся он к тому, чем-то важному разговору, который, видимо, произошел у них с Громовым. — Я создам условия для скандала, ей будет некуда деваться, она поедет к мужу…

Сейчас он точно повторял громовские слова, даже громовскую интонацию.

«Ну что ж, опять все логично. Но почему Шитов замолчал?»

Только было решился Никита легонько подтолкнуть Шитова, как тот заговорил с нарастающим возбуждением:

— Конечно, мало ли что может отчубучить в поезде такая истеричка. Во время беременности женщины особенно возбудимы.

«Опять не твои слова! Эти формулировочки в тебя вложены».

Никита сидел за столом расслабившись-развалившись, напряженный до последней степени. Что-то прояснялось для него, но это прояснение пока не воспринималось ни мыслями, ни чувством. Оно было осязаемо близко, и вместе с тем как бы в другом измерении.

— Он сказал, что подготовит мне железное алиби. А я ему не верю! — вдруг взвизгнул Шитов. — Он опять все хочет моими руками, а я не верю в его алиби!

Только что Никите было тепло, а сейчас, хоть и знал он, с кем имеет дело, по нему пробежали холодные мурашки. Но надо было что-то сказать, чтоб Шитов не споткнулся о молчание.

— Алиби — великое дело, — проговорил Никита.

Неизвестно, расслышал ли Шитов реплику. Он был весь погружен в себя, во что-то вдумывался, всматривался, он был мучим, он был подавлен страхом.

Никита наблюдал за ним, полузакрыв глаза, как человек уставший и сытый, единственное желание которого — спать. Наблюдал и ужасался — как уродует страх лица людей. Ведь не будь этот человек пошлым дураком, внешность его сама по себе была бы привлекательной.

Никите довелось дважды видеть людей в минуты неотвратимой опасности. У них не было таких лиц.

Наверное, естественный трепет перед грозным, но необходимым, перед смертью, на которую во имя высокой цели идет человек, и боязнь расплаты за содеянное — разные вещи. Наверное, разные… Вот, милейший Барон, какие проценты хочет взять с тебя Громов!

После слов об алиби измерения сомкнулись, все стало — яснее некуда. Этот фигляр только испуган тяжелым поручением. Он не возмущен. Он просто боится и, кроме того, не верит в алиби. По-видимому, он еще не дал согласия и теперь трясется за себя. Значит, считает возможным…

Зевая, почти похрапывая за столом, Никита решил завтра же утром, до Южного, все передать Корнееву. И еще решил, что лучше все-таки не спать. Сам Шитов ему сегодня не нравился. В его состоянии крайнего испуга и возбуждения мало ли какое дурацкое решение могло его осенить?!

Да и шеф… Ох, с таким шефом не соскучишься!

Никита откашлялся, отфыркался, протер ладонями лицо и сказал решительно: