Неизъяснимая Мин

Верочка краснела — она не могла поддержать такой разговор. Все ее идейные убеждения сводились к гигеническому постулату “держи себя в чистоте”, а книги она любила не читать, а делать: обложки, бумага, шрифты, краска — вот что возбуждало ее, она обожала все это, как классная портниха обожает красивую фигуру клиентки, а не саму клиентку. А если все же читала, то со своей жизнью и вообще с жизнью прочитанное никак не соотносила. Она мало что понимала из того, о чем говорил Егор, но одно было очевидно: он доверял ей, раз заводил речь о таких вещах, которые, похоже, не мог или не хотел обсуждать с другими коллегами.

Верочку завораживал его голос, обволакивающий, гипнотизирующий, и иногда ей приходилось делать усилие над собой, чтобы не впасть в транс.

Наверное, он был одинок, так же одинок, как Верочка, которая дома загружала себя работой — стирала, гладила, мыла, готовила, чтобы хоть чем-нибудь заполнить страшную пустоту. Ну и конфеты, конечно: она с утра до вечера заполняла пустоту конфетами.

С конфетой во рту она вошла в кабинет к Егору, освещенный настольной лампой. Было накурено. Рядом с лампой стояли стаканы и бутылка.

— Будете? — Он кивнул на бутылку.

Голос его звучал устало.

Верочка кивнула.

Егор разлил водку по стаканам, вышел из-за стола, протянул Верочке стакан.

— Закусывать нечем, — сказал он. — Извините.

— Хочешь это, котик? — спросила она, вся задрожав, и высунула язык, на кончике которого блестел кусочек расплавленного шоколада.

Голова у нее похолодела, когда он слизнул с ее языка шоколад.

— У тебя счастливое тело, — сказал он, когда она осталась без одежды.

— У тебя счастливое тело, — повторил он, выключая свет.

— У тебя счастливое тело, — снова повторил он, когда она схватила его за руку и потянула к себе.

 

Сергей избил ее палкой, когда она вернулась домой заполночь, а она только закрывала руками лицо — ей нечего было сказать в свое оправдание. Потом она отвела обессилевшего мужа в постель, подмыла его, дала таблетку, укрыла теплым одеялом и, убедившись в том, что он уснул, легла в гостиной на диване.

“У тебя счастливое тело...”

Она не стала принимать душ, чтобы не смывать запахи Егора. Улыбалась в темноте, то и дело поднося к лицу правую руку, потом левую руку, которые пахли Егором.

Когда она выходила замуж, когда после родов почувствовала отчуждение, возникшее между нею и мужем, и долго не могла к этому привыкнуть, когда Сергея разбил инсульт и он лежал труп трупом, — ей и в голову не приходило, что у нее может быть другой мужчина, не Сергей, что кого-то другого, не Сергея, она назовет “котиком”, что этот худой носатый Егор станет ее “котиком”, еще одним ее первым мужчиной. Не было, казалось, таких клеток, не было такого вещества в ее мозге, в котором могли бы образоваться электрические сигналы, порождающие такую мысль или хотя бы образ мысли. На вечеринке эта мысль вдруг возникла, испугав ее и заставив бежать, а потом — потом осталось только лифчик расстегнуть.

Тело ныло — ее счастливое избитое тело...

“У тебя счастливое тело... пузо, железо, авизо...”

Как же глупо, думала она, и как же, Боже мой, хорошо...

 

Через двадцать пять лет Верочка сидела летней ночью у костра в рощице, шумевшей мелкой листвой в ста шагах от ее загородного дома, и с улыбкой шептала: “Пузо, железо, авизо...”, не сводя взгляда со своих трусиков и лифчика, дотлевавших в огне.