Неизлечимые романтики. Истории людей, которые любили слишком сильно

Сколько себя помню, мне всегда нравились заброшенные места, неясно очерченные границы, полумрак и странные необъяснимые феномены. Подростком я обожал ужастики и зачитывался книжками о жутких паранормальных явлениях, потому что именно в такой литературе описывались закоулки человеческого разума и истоки невменяемого состояния. Я становился старше, и постепенно одержимость необычными явлениями (в частности психологическими отклонениями) перешла из чувственной сферы в интеллектуальную: моя страсть переросла в научный интерес. Хотя сама одержимость осталась прежней.

Я работал в самых различных заведениях, даже в огромных больничных комплексах, и всегда, как только подворачивался случай, покидал людные места типа приёмного отделения, амбулатории, миновал больничные палаты, где протекает обычная врачебная деятельность, и пускался в свободные блуждания по подвалам, пустым коридорам и покинутым кабинетам. Порой я довольно долго гулял по заброшенным, объятым тишиной больничным помещениям, где редко встретишь живую душу. Однажды во время одной такой вылазки я наткнулся на заброшенную операционную с зеркальным потолком. Большинство зеркал были разбиты, а кафельный пол был усеян осколками. В самом центре операционной располагалось старинное устройство, покрытое белой эмалью. Оно напоминало телескоп, взгромождённый на платформу с колёсами и оборудованный рычагами. Мне показалось, что я попал в роман Герберта Уэллса или Жюля Верна.

В другой раз мне посчастливилось найти комнату, заставленную пыльными стеллажами, на полках которых покоились прямоугольные коробочки из органического стекла, и в каждой из них в формалине хранился кусочек человеческого мозга.

В недрах психиатрической лечебницы викторианской эпохи я наткнулся на небольшой музей, в котором были собраны рисунки душевнобольных пациентов. Я оказался единственным посетителем. Смотрительница, беспокойная женщина маленького роста, тут же стала расспрашивать о том, как, по моему мнению, жаркая погода сказывается на желании убивать.

Всякий симптом указывает на одну из причин заболевания. Она может быть связана с нарушением в работе мозга, дисбалансом нейромедиаторов, вытесненными воспоминаниями или искажённым мышлением. Сам же симптом всегда является заключительной точкой всего повествования пациента. Для меня психотерапия связана не только с наукой или состраданием, но ещё и с разговорами – и, возможно, именно с ними в первую очередь. Непростая истина, которую я не мог открыть пребывающей в депрессии оперной певице, состояла в том, что я спокойно переносил ежедневные невзгоды своего ремесла, так как любил слушать истории своих пациентов – особенно те, в которых был элемент неизвестности и развязка которых крылась в необычных или ярких клинических картинах. Свою беспокойную совесть я утешаю тем, что по части любви к историям меня можно поставить в один ряд с выдающимися мэтрами. Такими, например, как Йозеф Брейер – основоположник психоанализа – и его коллега Зигмунд Фрейд.

Пациентка Брейера рассказывала ему о травмирующих переживаниях прошлого. После долгих бесед врач и его подопечная увидели, что некоторые проявления болезни исчезли.

Каждый человек – живая книга. Разговорная терапия раскрывает её и выпускает истории на волю.

В основу данной книги легли несколько невымышленных историй, героями которых были реальные люди. Все они нуждались в психотерапии, так как переживали сильнейший душевный разлад, связанный с любовью или влюблённостью. Большинство их проблем носило эмоциональный или сексуальный характер, а порой представляло собой смесь того и другого. Любовь романтичная, как полагал Лукреций, почти всегда идёт рука об руку с плотскими желаниями. Описываемые мной клинические случаи (симптомы, чувства и поведение) реальны, однако из соображений анонимности я изменил имена и описание внешности моих пациентов.

Самые первые поэмы о любви появились в Египте более трёх с половиной тысяч лет назад. В этих восхитительных любовных песнях отчаяние влюблённых описывается как болезнь. Первые медицинские тексты также приписывают влюблённости статус заболевания; во втором веке нашей эры греческий врач Гален описывал замужнюю женщину, которая потеряла сон и вела себя неадекватно, потому что влюбилась в танцора. С древних времён и до XVIII века любовная горячка считалась полноправным медицинским диагнозом, однако она почти исчезла в XIX веке. Сегодня выражение «любовная горячка» используется скорее как метафора, нежели как настоящий медицинский термин.

Когда раненные любовью люди начинают рассказывать о своих страданиях, они в лучшем случае могут рассчитывать на лёгкую симпатию, сопровождаемую ироничной, понимающей улыбкой собеседника. А ещё влюблённых часто поддразнивают и подшучивают над ними.