Неизвестность

11 сентября

В военкомате со мной говорил человек, который не представился, но я по форме понял, что он из НКВД. Он знает про меня все. Про отца, про деда. Еще он сказал, что моя мать, Олка Берндтовна Штильман-Люсина, осуждена и отбывает срок по делу пособничества мужу Люсину, расстрелянному еще в 37-м году. Я сказал, что ничего про это не знаю, мать давно меня не навещала. Но она мать формальная. Да, она меня родила, но я ее почти не видел, а моя мама, которая меня воспитала, погибла.

Я спросил, какое это имеет значение, я напомнил (уже в который раз) слова Сталина: сын за отца не отвечает. Он сказал, что помнит эти великие слова, но речь не об этом. Начал спрашивать (не он первый), почему я хотел поступить в пограничное училище. И почему я так рвусь в армию. Я сказал, что это странные вопросы для любого советского молодого человека. Кто не хочет в армию?

Тогда он зачем-то начал вспоминать школу, опять задавал странные вопросы: зачем я организовал соревнование учащихся, зачем написал в «Комсомольскую правду», зачем мне такие успехи в ГТО и почему я так стремлюсь куда-то наверх?

«Какая твоя цель, вот что я хочу понять?» – он спрашивал меня и так смотрел, будто знал больше, чем я сам.

Но я понял смысл его вопросов. И задал ему тоже вопрос, но прямой:

«Вы меня подозреваете, что я хочу пробиться, чтобы стать диверсантом? А какие у вас для этого основания? Что в моей жизни было такого, хоть один раз, за что меня можно подозревать? Если вы не скажете этого, я ведь тоже могу вас обвинить в том, что вы на пустом месте делаете из меня чуть ли не врага народа!»

Он был спокойным и сказал:

«Хоть один раз? Пожалуйста. Половая связь с немкой Фрицей Келлерман. Нам все известно».

Я даже не сразу понял, о чем он.

А когда понял, удивился и спросил:

«А какое отношение имеет половая жизнь призывника к его службе в Красной Армии? И почему вы уточняете, что она немка, она полноправная гражданка СССР, а в СССР все народы имеют равные права!»

Он засмеялся и сказал:

«Да ты с юмором!»

И стал со мной прощаться.

Но я не хотел неопределенного результата.

Я применил не совсем честный, но вынужденный прием. Я сказал:

«“Комсомольская правда” приглашала меня в сотрудники. Мне было некогда, но теперь у меня будет время, если не возьмут в армию, и я напишу и попрошу через газету ответить мне и всем, кто хочет служить, почему нам ставят такие препятствия».

«Ты еще и не дурак, – сказал он. – Ладно. Учти, органы не спускают глаз с таких, как ты».

Кончилось тем, что он сказал идти и ждать повестки.

18 сентября

Красная Армия перешла польскую границу для освобождения украинцев и белорусов и недопущения вторжения на эти территории немецких войск.

А я сижу дома. То есть в комнате в общежитии. Конечно, днем я опять хожу на работу, а вечером сижу и читаю газеты. Больше ничего не могу делать. Давно не писал Тасе в Саратов. Нет настроения. А она приезжает все реже.

Сижу и жду.

1 декабря

Боевые действия с Финляндией. А я все жду.

8 декабря

Получил повестку. С вещами на сборный пункт в военкомат, 9-го в 12:00.

Из нашего цеха ездят грузовые машины в Саратов через Волгу, по льду, я попросился к знакомому, поехал. Хотел увидеть Тасю. Но у нее была практика в военном госпитале, меня туда не пустили. Жаль, не успел попрощаться.

Вернулся. Дневник отца упаковал, этот сейчас тоже упакую и отдам Кате. Ей 10 лет, а умная, будто ей 12 или 13. Она сказала, что у нее есть место, про которое никто не знает и никогда не найдет. Пусть спрячет. На службе вряд ли мне разрешат вести дневник. Да это и неуместно. Буду писать Тасе.

18.12.1939[38]

Моя хорошая Тася!

Я сейчас довольно далеко. Мы на карантине.

Мы ехали трое суток с остановками. Ехали в теплушках. Некоторые ставили в укор, что там грязно и холодно, но я напомнил, что страна должна экономить ради будущих побед.

Кое-что меня удивило. Я привык к культурной среде, в нашем классе, как ты знаешь, никто не ругался нецензурно. А в теплушке говорили только матом и очень громко. Я объясняю это радостным возбуждением перед новой жизнью. И немного страхом.

Еще странность: пели не революционные песни или песни из фильмов, не патриотические, как можно было ожидать, а кто-то начал и другие подхватили песню, которую я слышал раньше, но не знал, что она такая популярная. Я даже приведу тут один куплет, извини, если это тебя покоробит.

Стучат колеса, я еду скорым,И позади мелькают города.Я был мальчишка, а стал я вором,И уезжаю отсюда навсегда.

Пели во весь голос, умолкали и начинали заново. Я попробовал начать песню из «Трех танкистов», кто-то подхватил, но тут же чей-то голос перебил и спел:

Три танкиста выпили по триста,А четвертый выпил восемьсот.

И опять начали петь про мальчишку-вора. При этом у многих, как я узнал, за плечами тоже десятилетка, а некоторые даже поучились в институте.

Но это детали.