Неизвестный Кожедуб

И я послал заявление… прямо в Академию художеств, в Ленинград. Через несколько дней из Ленинграда пришел ответ. Мне сообщили условия приема на подготовительные курсы. Условия оказались трудными. Да и ехать в Ленинград было далеко. Само слово «академия» казалось каким-то строгим, значительным, и робость охватила меня.

Вечером мы держали совет с отцом. «Стар стал отец», — думал я, поглядывая на его усталое лицо. Он долго молчал, а потом сказал:

— Я, Ваня, думаю: дюже далеко ехать и расход большой. Я болею. Мать тоже. Куда от нас, стариков, поедешь? Что делать, сынку… — И добавил: — Ты еще молод, и рисование не уйдет от тебя. Изучи пока ремесло.

Я знал: отцу самому жаль, что я не поеду учиться в Ленинград, и настаивать не стал. Но ответил решительно:

— Нет, папаша, я буду 'здесь сдавать экзамены в педагогический рабфак или химический техникум. Не зря же готовился!

Отец подумал и согласился:

— Это дело другое. Попытай.

Я сдавал экзамены одновременно в рабфак и в химический техникум. Все испытания выдержал. Куда же пойти учиться? Техникум готовил производственников. Значит, в будущем меня ждет работа на производстве, на строительстве. Именно этого мне так и хотелось, видимо, под воздействием того подъема, с каким осваивалась техника во всех уголках страны. И отец твердил: «Поступай в техникум. Изучишь ремесло — от завода не оторвешься». Мой выбор остановился на техникуме. И осенью 1936 года я был туда зачислен.

3. Горе

С первых же дней ученья в техникуме я увидел, что заниматься надо много и упорно. На дорогу домой, в деревню, уходило немало времени, и я решил переселиться в общежитие. Отец согласился на это сразу, а мать плакала, когда я уходил с котомкой из дому.

— Что ты, мамо, я ведь не в Ленинград! Буду на выходной день домой приходить.

Но мне казалось, что я отправляюсь куда-то далеко.

Мать смотрела мне вслед пригорюнившись. Я оборачивался, махал рукой, пока не повернул за угол.

Неделя прошла быстро. Перед выходным сразу после занятий пошел домой. Соскучился по матери и беспокоился о ней: в последнее время она все чаще хворала. Казалось, никогда не пройду семь километров до села.

У дверей меня ждал отец:

— Плохо матери, Иван. Надо уговорить ее поехать в больницу.

Я бросился в хату.

Мать лежала. Я сел рядом и стал ее уговаривать лечь в больницу, но она и слушать не хотела:

— Всё життя маюсь. Краще умру, а з дому никуди не пийду.

Ее упорство было мне непонятно. Ни уговоры, ни просьбы не помогали.

На следующий день мать почувствовала себя лучше. Зная, как я не люблю пропускать занятия, она под вечер сказала:

— Иди, сынок, дотемна. У меня все пройшло. Я ушел из дому поздно вечером.

В общежитии еще долго сидел за книгами, но сосредоточиться было трудно. Упрекал себя, что не заставил мать поехать в больницу

Рано утром меня разбудил брат Яша. Я вскочил и не мог понять, зачем он здесь. Он молчал. Я посмотрел ему в лицо и увидел слезы на глазах.

Я сразу понял.

— Мамо?..

Он кивнул головой.

Как я пришел домой — не помню.

В хате было полно народу Отец стоял, закрыв лицо руками. Плечи у него вздрагивали. Плач, причитания. Я убежал на погреб, бросился на землю и долго пролежал там в оцепенении, без слез. А утром после похорон ушел в Шостку.

Несколько недель я не ходил в деревню: дом опустел для меня, хотя там оставались отец, сестра и братья.

4. В общежитии

Целыми днями, а перед зачетами и ночами я сидел за книгами. Времени для спорта оставалось мало, но я все же занимался им ежедневно: тренировался на турнике и с гирей.

Меня приняли в команду футболистов. В сухие осенние дни после лекций мы гоняли мяч на лужайке за техникумом. А потом я опять садился за книги.

…В комнате со мной живут еще трое студентов. Они постарше меня, но мы учимся на одном курсе.

Ребята хорошие, дружные. Они — комсомольцы и отличники учебы.

Особенно мне нравится староста нашей комнаты — Тихон. Я ему во многом подражаю. Он удивительно трудолюбив и может заниматься при любом шуме. Упрется локтями о стол, зажмет уши ладонями и читает. При этом выпивает огромное количество чаю. Ребята его уважают, но подшутить над ним любят.

Вечером мы все занимаемся за большим столом. Иногда заходят ребята из соседней комнаты и зовут в кино.

Поглядываю на Тихона — он продолжает читать.

— Не пойду, — отвечаю я. — Мне еще заниматься надо.

Все знают, как сосредоточенно читает Тихон, и любимая забава у ребят — вытащить у него из-под самого носа стакан с чаем. Тихон, не отводя глаз от страницы, начинает шарить рукой по столу. Слышится смех.

— Куда стакан делся? Опять заниматься мешаете? — Тихон вскакивает. — Давай, Иван, выгоним их… Ну, кто кого? Мы — их или они — нас?

Начинается кутерьма. Бегаем с хохотом вокруг стола, пока я не укладываю на обе лопатки парня, подшутившего над Тихоном.

— Хватит бездельничать, ребята! А кто кончил — может идти гулять, — говорит Тихон.

Остаемся с ним вдвоем. В комнате тишина, и мы долго сидим за книгами.

…Отца я навещаю часто. Иногда по вечерам после работы он заходит ко мне в общежитие:

— Хорошо у вас, светло, чисто. Ну, я посижу, а ты занимайся, сынок