Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью

Помню, что, по замыслу режиссёра, Даль был даже неким сторонним наблюдателем развивающихся событий, детективной интриги. Он, как бы глядя на всё со стороны, давал свою оценку, делал свои какие-то выводы, хотя вслух о них не говорил. Но по его мимике, по его глазам — они давались крупно — было понятно, что он начал о чём-то догадываться, что-то предполагать.

Кстати, попал Олег на эту роль совсем просто, потому что у нас, за исключением Миши Кононова, в полном составе был театр «Современник».

С точки зрения телевидения — это была совершенно уникальная работа. Мы снимали в таких условиях, в каких больше никогда и никто в мире не снимал. То есть не то что в СССР — ни в одной стране этого не повторили! Серию в 55 минут мы снимали одним куском — без права остановки работающих камер и монтажа рабочего материала. Любой киношный профессионал скажет, что это — просто невозможно.

В павильоне было четыре декорации: трактир, служебный кабинет в угро, кусочек прохода «под улицу» и ещё какая-то комната. У нас было четыре камеры.

Ребята приезжали вечером. Слово «продюсер» тогда не было в употреблении, но именно его функции я выполнял, привозя их в Останкино на автобусе, нанятом за свой счёт. И мне это никем не оплачивалось! Брал их вечером, после спектакля.

Но мы с Эбнером допустили такой просчёт: не взяли в эту работу Олега Ефремова. Причём не «мы» — это по моей вине произошло! Потому что мне казалось, что я ему — такому большому актёру — не могу предложить достаточно интересную работу… А мы с Олегом были в дружеских отношениях.

А там была вся обойма «Современника»: Даль, Козаков, Кваша, Евстигнеев, Мягков, Никулин, Васильев, Фролов, Щербаков, Земляникин. В женских ролях были Леночка Козелькова и супруга Мягкова — Аня Вознесенская.

А вот Ефремова — не было! И вот, как я потом понял, несмотря на то, что это была фигура такой величины, он очень их ревновал! Это было чрезвычайно смешно…

Итак, они отыгрывали вечерний спектакль, после чего мы ехали на съёмку. И у нас была возможность записи до двух часов ночи. В два часа ночи Останкинская башня отключалась. Входили в декорации, надевали костюмы, гримировались, говорили: «Мотор!» И все проходы, всё происходящее на площадке нужно было «монтировать» путём передвижения наших камер, которые были отнюдь не современной телевизионной аппаратурой. Надо было развернуться, чтобы в кадре человек ушёл или вошёл; чтобы дверь закрылась или открылась; чтобы перейти на крупный или общий план. И если, допустим, вдруг по технической причине пропадал звук, то нам сверху кричали «Стоп!», и мы начинали серию с первого

кадра. А это могло произойти на 50-й минуте! Что и случилось в один прекрасный момент.

Один раз произошёл такой анекдот: Кваша выходил «на улицу», и на него упала дверь, сорвавшаяся с петель. Игорь её подхватил и повесил на место. И тут он понял, что находится в кадре. И он сделал реверанс двери, мгновенно отыграв это. Вот какие это были ребята!

После каждой съёмки я как «папа» (автор!) накрывал стол — тогда это всё можно было: продукты были. Тут же пили кофе и не кофе, с удовольствием закусывая бутербродами.

Около трёх часов ночи, когда всё это заканчивалось, все ехали в центр: всё на том же автобусе я их довозил до Маяковки, откуда все своим ходом разбредались по домам. А в девять утра Олег Ефремов бодро начинал репетицию. Он знал, что они плохо спали, и давал им прикурить по полной!

Вот так мы и сняли «Ждите моего звонка»: четыре серии за четыре ночи. Потом, в августе 1969-го, было два показа по ЦТ с интервалом в две недели, как нам и обещали. А потом эту уникальную постановку затерли какими-то идиотическими производственными сюжетами. Почему это случилось? Дело в том, что видеотехника не носила массовый характер, и не было запасных магнитофонных головок. Они не были взаимозаменяемыми. Значит, прочитать видеозапись можно было только той головкой, которой она была сделана. И если бы хоть кто-то из нашего дуболомного руководства телевидения мог тогда себе представить, что делает совершенно уникальную запись с уникальными актёрами, которые останутся в истории нашего российского искусства! Надо было эту головку положить в баночку со спиртом и вместе с плёнкой спрятать. И всё! И запись можно было бы смотреть и сегодня, и завтра, и послезавтра. И сколько угодно раз любоваться этими молодыми талантливыми ребятами.

Но этого никто не сделал. А головка трансформировалась через два-три дня работы. И после этого она свою же собственную позавчерашнюю запись восстановить никак не могла. Поэтому плёнка и была затёрта какой-то агитационной дрянью.

Кроме того, о спектакле «Ждите моего звонка» говорили:

— А-а-а, детектив! Ой, у них там нэп! И ещё разлюли-люли-«малина»… Блатнятина!