Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью

Надо сказать, что Олег Иванович очень хорошо пошёл на контакт, но я не скажу, что он был тогда в хорошем настроении. Его этот фильм немножко удручал. Из нашей беседы, в общем-то, выяснилось, что его как раз больше всего занимало именно то, что он — Олег Даль — в жизни человек, абсолютно не пригодный к разведывательной деятельности. И отнюдь не по причине возраста, а по причине того, что он был человеком, у которого всё написано на лице, у которого лицо открыто. Ведь он в фильме создаёт очень интересный образ: таких разведчиков в советском кино нет. Это тип человека, этакого enfant terrible от разведки, начиная с той первой сцены, где он приходит к своему шефу и курит, как в Союзе, зажав папиросу кончиками большого и указательного пальцев. Причём, я не знаю, насколько это всё было обдумано. Дело в том, что так курили, как правило, те, кто был в лагерях: сигарета докуривается до самого конца, чтобы как можно меньше табака оставалось неиспользованным, так как не известно, когда ты получишь вторую. Да и получишь ли…

Может быть, Даль как-то намекал на то, что его герой, которому под тридцать, и он в не слишком невысоком звании, «слегка сидел», прежде чем его стали направлять на задания. Хотя старший лейтенант госбезопасности начала войны — это майор. У них всё было выше на два звания. Кстати, это видно и по петлицам.

Помню ещё, что творчески он очень серьёзно относился к собственной роли и очень скептически к этому фильму, потому что потом, когда мы с ним разговорились, он упомянул, что там, в этой работе, много «ляпов». Во-первых, эта каскетка, которую, допустим, ещё можно носить в окопе, но ни в коем случае немецкий офицер не наденет её в относительно тыловом городе. Во-вторых, жёлтая портупея, которой у немецких офицеров никогда не было. Портупея была у эсэсовцев, но чёрная. У офицеров же был просто ремень. А в одном кадре для фона висела афиша на немецком языке, говорящая о том, что будет хоккейный матч между командой немецкой армии и местной командой. Причём действие происходит, ну, в крайнем случае, в ноябре — искусственного льда в то время не было, и вообще хоккей не был тогда ни в Германии, ни в Эстонии массовой игрой. То есть было очевидно, что всё делается людьми очень убогими. Олег Иванович мне тогда сказал:

— А я так и думал, что тут должны быть «ляпы», что всё это очень примитивно…

Кстати, тогда фильм назывался «Не ради славы» — это рабочее название. Потом, по-видимому, авторы решили, что такой патетический заголовок к нему не подходит, и назвали «просто и со вкусом» — «Вариант «Омега»».

К своему огорчению, когда картину показывали под этим названием, я просто не знал, что это та самая вещь, и случайно включил телевизор где-то на четвёртой серии. Так что полностью я её посмотрел только недавно и в очередной раз пришёл в ужас от того, как всё это грубо и примитивно. Олег Даль и Игорь Васильев, конечно, играют блестяще и со вкусом, но даже Калягин уже совершенно беспомощен. Не говоря уже о том, что всё это сказка, конечно. И подводить под сказку идеологическую базу, как это сделал недавно Свободин на страницах «Экрана и сцены», — слишком уж серьёзно.

Мы с Далем разговаривали немножечко на площадке, как раз в сцене, где он за рулём машины. Причём он сам водил, и это доставляло ему большое удовольствие. А в основном мы беседовали в гостинице: там есть очень удобный холл, кресла. И там мы с ним сидели и говорили.

Диктофона тогда у меня не было. Я работал всего около года в этой редакции, да и тогда вообще была напряжёнка с диктофонами. Они в Союз если и попадали, то были только у тассовцев-международников. А кассетник просто было некуда подключить. Было тогда в редакции несколько «Легенд», но, как всегда у нас, получить их было совершенно невозможно. Как правило, они предназначались для бесед с городским начальством по поводу задач, стоящих перед партийно-хозяйственным активом. Так что записывал я весь разговор с Далем в блокнот — быстро записывал, конечно, сокращая слова, но помня, что главное для меня — сохранить его речь.

В тот день у него, кажется, не было съёмок, и мы говорили долго. Часа два с половиной — три. Многое, правда, не вошло в готовый материал, потому что Даль говорил и об оплате актёрского труда, например. Естественно, тогда всё это могло не пройти. Кроме того, очень важно ещё то, что Даль, при всех его «отклонениях», по натуре был, скорее, человеком есенинского типа, если так можно сказать. Он был традиционный русский актёр — очень ранимый, человек, по сути дела, без кожи. Актёр, который при всём рационализме своего таланта всё-таки очень часто шёл от нутра; потом он мог всё объяснить, но некоторые ходы у него были явно иррациональны.