Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью

Около десяти лет артист вёл дневник, в котором это не нашло отражения. Загадка? Но, быть может, не нашло потому, что радости, к которым, без сомнения, это увлечение относилось, отмечались в дневнике значительно реже, к концу их не стало совсем…

Зато сколько раздумий, самоанализа, сколько жертвенного стремления к Истине, которая по достижении — беспощадна, и, прежде всего, к нему — тому, кто жаждал её.

«Верю в хорошее. Жду…» — одна из последних записей в дневнике Даля. Верил в хорошее и хранил всё лучшее в себе, сумев в самые трудные времена остаться неподкупным. Верил в хорошее и писал, закрываясь от суеты в своём маленьком кабинете, жалея невесело, что двери его не бронированы.

Он имел собственный кабинет лишь последние два года жизни…

Отгороженное от прихожей маленькое светлое пространство с окном на арбатские крыши. Это было его мечтой, его спасением от суеты. Говорят, что он не выносил суеты, так же как не терпел фальши, ненавидел бездарность и серость. Все «не» — по максимуму, по-настоящему. И здесь спасался, восстанавливал силы, сберегал себя в себе, работал.

Писал стихи, пробовал силы в прозе, рисовал, создавал сценарии, которые не утверждали, мечтал снимать своё кино, вынашивал мысль о моноспектакле. Он задумал его как реквием. От замысла сохранилось несколько листков с очень скупыми прикидками, некоторыми замечаниями, но конкретен только подбор стихотворений…

…Откуда же взялась звукозапись литературно-музыкальной композиции, сделанной непрофессиональным режиссёром, непрофессиональным звукооператором, непрофессиональным музыкальным оформителем, но во всех лицах — любителем в самом высоком смысле этого слова?

Вот уже несколько лет существует домашний музей Олега Даля. Если прийти в «дом на курьих ножках», что на Смоленском бульваре, взмыть на последний, семнадцатый этаж, то в квартире вам покажут кабинет, из которого видна вся Москва.

Бессменный хранитель этого заповедного места — вдова Елизавета Алексеевна — расскажет, как читал Олег Иванович стихотворения и поэмы Лермонтова, пробуя записывать себя на подаренный ему маленький магнитофончик системы «мыльница». Записывал и стирал, потому что кассет было всего две, и он гонял их в хвост и в гриву…

Осенью 1983 года у нас, в отделе звукозаписи Государственного литературного музея, раздался звонок: сообщили, что в музей принесли магнитофонную запись. Кассету с изрядно потрёпанной плёнкой передала вдова Даля: актёр читает стихотворения Лермонтова с собственными ремарками, под старинную музыку…

Чудом уцелевшая кассета обнаружилась в его домашнем архиве случайно — уже когда Олега Ивановича не было. Автор этих строк был приглашён как специалист по звукозаписи на прослушивание кассеты, с тем чтобы решить её дальнейшую судьбу. Мог ограничиться прослушиванием. Не ограничился. Никогда об этом не пожалею!..

Поехал туда, честно говоря, без особого энтузиазма: я знаю эти старые зашумлённые плёнки, да и что там ещё нового может быть в Лермонтове?..

Прослушивание происходило по чистой случайности в бывшей трапезной бывшего Высоко-Петровского монастыря, где прекрасная акустика. И, как только раздались первые звуки музыки, я понял, что плёнка в ужасном состоянии. Но, когда я услышал голос — меня как током пронзило — от этого невозможно оторваться! Передо мной открылась огромная личность…

Была полная иллюзия, что звучит голос Михаила Юрьевича Лермонтова!

Ценность и будущее этой записи для меня были совершенно ясны, хотя я не мог и представить себе всей сложности и нестандартности пути, которым предстояло пройти в студии, где будет «дотягиваться» то, что не с руки было сделать артисту, бывшему во власти вдохновения.

История восстановления записи — это отдельный рассказ. Для меня это было нечто большее, чем просто работа…

Саму очистку от шумов, так называемых «затыков», я делал два года. А сведение (текста и музыки) — два дня, причём качество технического уровня возрастало по мере работы. Многое приходилось додумывать, угадывать в периодичности пауз, но, как только я «схватил» его

ритм, всё выстроилось окончательно.

Я закрылся в студии. Пуск. Даль читает стихи, как бы воображая действие на сцене, — неторопливо, с большими паузами, мыслит вслух, не прикасаясь к сценарию, где всё иначе.

Это трудно назвать просто чтением. Он не прочёл — прожил эти стихи! Он творил не думая, видимо, что кто-то когда-нибудь станет свидетелем здесь прозвучавшего, может быть, и не рассчитывая оставить навсегда технически несовершенную черновую запись.

Но случилось так, что кассета уцелела. Она подарила мне много дней увлекательнейшей работы, цель которой — сделать программу слушаемой не только для специалистов, дать ей полноценную самостоятельную жизнь.

Пуск. Стоп. Назад. Я выговариваю слова вместе с артистом, повторяю его интонацию, отбиваю такт. Стоп: отметка, склейка, вставка нужной паузы. А как избавиться от посторонних шумов, попавших в основном на музыку, связанную с голосом?