Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Если бы даже наш исход из России был только инстинктивным протестом против душегубства и разрушительства, воцарившегося там, то и тогда нужно было бы сказать, что легла на нас миссия некоего указания: «Взгляни, мир, на этот великий исход и осмысли его значение. Вот перед тобой миллион из числа лучших русских душ, свидетельствующих, что далеко не вся Россия приемлет власть, низость и злодеяния ее захватчиков; перед тобой миллион душ, облеченных в глубочайший траур, душ, коим было дано видеть гибель и срам одного из самых могущественных земных царств и знать, что это царство есть плоть и кровь их, дано было оставить домы и гробы отчие, часто поруганные, оплакать горчайшими слезами тысячи и тысячи безвинно убиенных и замученных, лишиться всякого человеческого благополучия, испытать врага столь подлого и свирепого, что нет имени его подлости и свирепству, мучиться всеми казнями египетскими в своем отступлении перед ним, воспринять все мыслимые унижения и заушения на путях чужеземного скитальчества: взгляни, мир, и знай, что пишется в твоих летописях одна из самых черных и, быть может, роковых для тебя страниц!» <...> Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием , памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурой. Что же с ним сделали? Заплатили за свержение домоправителя полным разгромом буквально всего дома и неслыханным братоубийством, всем тем кошмарно-кровавым балаганом, чудовищные последствия которого неисчислимы... <...>

Миссия русской эмиграции, доказавшей своим исходом из России и своей борьбой, своими ледяными походами, что она не

только за страх, но и за совесть не приемлет Ленинских градов, Ленинских заповедей, миссия эта заключается ныне в продолжении этого неприятия. «Они хотят, чтобы реки текли вспять, не хотят признать совершившегося!» Нет, не так, мы хотим не обратного, а только иного течения. Мы не отрицаем факта, а расцениваем с точки зрения не партийной, не политической, а человеческой, религиозной. <...> мы очень прислушиваемся и — ясно слышим все еще тот же и все еще преобладающий голос хама, хищника и комсомольца да глухие вздохи. Знаю, многие уже сдались, многие пали, а сдадутся и падут еще тысячи и тысячи. Но все равно: останутся и такие, что не сдадутся никогда. И пребудут в верности заповедям Синайским и Галилейским, а не планетарной матерщине <...>. Пребудут в любви к России Сергия Преподобного, а не той, что распевала: «Ах, ах, тра-та-та, без креста!» и будто бы мистически пылала во имя какого-то будущего, вящего воссияния. <...>

Говорили — скорбно и трогательно — говорили на древней Руси: «Подождем, православные, когда Бог переменит орду»! Давайте подождем и мы. Подождем соглашаться на новый «похабный мир» с нынешней ордой¹⁸

.

Успех бунинской речи сделал писателя духовным лидером той интеллектуальной части русской эмиграции, где превалировали либерально-демократические воззрения, христианский персонализм и мессианизм. Из людей именно такого типа организовался своего рода «бунинский круг», к которому принадлежал и И.М. Троцкий. Для всего бунинского окружения:

Задача сохранения культуры исчезнувшей старой России переросла в миссию русской эмиграции. Культура Российского зарубежья оказалась фантомным отражением Серебряного века, в атмосфере которого выросли ее представители¹⁹

.

В повседневной жизни Бунин был на редкость сложной, артистически-изменчивой натурой. Всегда и во всем характер его проявлялся в самой широкой гамме эмоций. Здесь помимо писательского тщеславия и сугубого эгоцентризма он неизменно выказывал искреннюю отзывчивость на чужое горе, застенчивость, резкую правдивость и еще, говоря словами его старого друга Куприна, «какое-то жадное ко всему крайнему любопытство».

Возможно, в силу этих качеств бунинского характера возникла многолетняя его дружба с Алдановым — явление в мире искусств уникальное. Других примеров таких трогательно доверительных, простых, без охлаждений и ссор, дружеских отношений между двумя выдающимися литераторами, один из которых считался самым значительным, а другой — самым читаемым писателем русского Зарубежья, история отечественной культуры не знает. В этом свете проясняется и подоплека отношений между Ильей Троцким и Марком Алдановым, иллюстрирующихся их перепиской, публикуемой в настоящей книге.

Супруги Бунины были многим обязаны по жизни дружеской поддержке своего окружения. Но и сами они в критических ситуациях готовы были прийти им на помощь.

О гражданском подвиге И. Бунина, приютившего в своем доме в Грассе литератора Александра Бахраха, которому как еврею некуда было деться в оккупированной нацистами Франции, и прятавшего «под своей крышей» во время облавы на евреев супругов Александра и Стефу Либерман, рассказывается в разделе Гл. 5. «Спасенные Буниным»: Александр Бахрах и супруги Либерман.