Неизвестным для меня способом

Вопрос, конечно, как выстрел; хуже, чем выстрел, потому что правильный ответ на него: «Хочу больше всего на свете», – а правдивый: «Ничего не получится, я завтра уезжаю. Если даже сдам свой билет, надолго все равно не останусь, максимум до конца срока визы. Черт бы эти бумажки побрал».

Засиделся с ними почти до рассвета, сам того не заметив; это, впрочем, не так уж сложно – в середине июня небо начинает светлеть примерно в три.

Спал потом почти до полудня. В кухне Вацлава не оказалось – ожидаемо, но все равно обидно. Сварил себе кофе, взял кружку и пошел его искать.

Некоторое время бродил по темному коридору, наконец постучал в дверь мастерской. Никто не откликнулся; за дверью и вообще во всем доме было так тихо, словно тут никто никогда не жил. Заходить в комнаты без спроса почему-то не решился. Допил кофе и пошел к себе собирать чемодан.

Только проверяя, все ли на месте – паспорт, телефон, кошелек – вспомнил, что Вацлав так и не взял с него денег. Отсчитал двести пятьдесят евро за десять дней, оставил под банкой-сахарницей на кухонном столе. Старик, конечно, обещал скидку за позирование, но с такого крутого художника грех деньги брать. И вообще он оказался отличный. Это был мой лучший отпуск за… А вот даже не знаю, за сколько времени. Впрочем, вру. Все я знаю. За всю мою дурацкую жизнь.

…Вацлав объявился не в самый последний момент, но незадолго до его наступления. Без стука ворвался в комнату, где он как раз закрывал чемодан, возбужденно ухватил за плечо:

– Пошли!

И не повел, а практически потащил его по коридору, как будто был ветром, подхватившим бумажный ком. Распахнул дверь в мастерскую, посторонился, пропуская гостя, объявил, указывая на мольберт в центре комнаты:

– Я успел. Смотри!

Такое ощущение, что Вацлав нарисовал свою картину не за несколько дней, а буквально за остаток минувшей ночи и утро, потому что на холсте были их вчерашние посиделки в баре – залитые теплым оранжевым светом люди на табуретах, и он среди них, единственный лицом к зрителю, разноцветным, улыбчивым, очень юным и одновременно старым лицом. В темноте за открытыми окнами смутно виднелся город, вернее, как всегда у Вацлава, сразу несколько разных, знакомых и незнакомых, чужих и бесконечно любимых той горькой, счастливой, безрассудной любовью, какая обычно выпадает на долю не родных, а приснившихся, или просто придуманных, книжных, сказочных городов.

Долго молчал, наконец сказал:

– Это трындец. Спасибо. Очень мне повезло, что я теперь – там.

Вацлав улыбнулся в свой обычной манере – словно выпустил стрелу.

– Ты все-таки очень правильно понимаешь некоторые важные вещи. Причем именно те, которые глупо было бы объяснять.

…Уже потом, на пороге, взял его за руки, заглянул в глаза, строго, как отец, отправляющий сына в школу, сказал: «Возвращайся». И, не дожидаясь ответа, стремительно развернулся, вошел в дом и запер за собой дверь.

* * *

Тоска накрыла его в набитом автобусе, везущем пассажиров от выхода из здания аэропорта к самолету. Такая лютая тоска, с которой ничего не сравнится, больше похожая на физическую боль, чем на душевное чувство. Но он ей даже отчасти обрадовался. Если уж такая тоска, значит, есть, что терять. Значит, все было, было… Стоп, погоди, а ты сомневался, что было? Думал, ни в какой отпуск не ездил, а десять дней дома беспробудно бухал? Будем честны, ты столько не выпьешь. На третий же день стошнит.

Но все равно разрешил тоске быть, войти в силу, не стал от нее защищаться, уговаривать себя, что все это глупости, даже вспоминать и проделывать специальные дыхательные упражнения, позволяющие быстро восстановить душевное равновесие, тоже не стал. И от вина, положенного пассажирам во время полета, наотрез отказался, попросил минеральной воды, а то и правда, вдруг от выпивки полегчает, ровно настолько, что станет почти выносимо? Нет уж, спасибо, не надо. Пусть будет моя тоска – вся, целиком, сколько в меня поместится, с горкой, и еще немного сверх.

* * *

Дома сразу отправился в душ, разобрал чемодан, отправил одежду в стиральную машину, поставил вариться кофе и сел смотреть фотографии – их оказалось совсем немного, только первые два дня что-то снимал, потом перестал, вот дурак. Ну или не дурак, кто меня знает. Может, именно в этой поездке и правда не стоило фотографировать. Взялся сходить с ума, вот и сходи на здоровье. Не надо себе мешать.

Из рюкзака вместе с документами достал пригоршню разноцветных крышечек от лимонада и желтый листок с объявлением про мастерскую и кота. Улыбнулся, вспомнив, как нахваливала кота хозяйка; сперва улыбка получилась немного вымученной, но потом дело пошло на лад. Оказалось, черная тоска радости не помеха. Скорее даже, наоборот, помощник. Как минимум выгодный фон, на котором радость сияет ярче, становится величайшей ценностью, а не просто одной из приятных эмоций. Невольно подумал: наверное, это немного похоже на то, как в лютом похмелье до нас добирается небесный свет, которому, прав был Вацлав, все равно, где именно нас настигать. Но нам-то не все равно.