Некама

— Это красиво звучит в теории, но когда это делает твой любимый дедушка, твой зэйде, который учил тебя строгать мечи из дерева, складывать буквы, читал тебе Тору, объясняя, о чем говорил Господь со своим народом — это твой дедушка! Он мог дать тебе подзатыльник, а мог скрыть твое баловство от родителей, мог сунуть самый вкусный кусок, или вместо тебя сходить в магазин. А лучше всего — вместе с тобой, держа тебя за руку, и твоя маленькая ладошка утопала в его огромной жесткой ладони. Твой дедушка, качавшийся над книгой, прикрыв голову талесом, читавший кидуш[18] над вином в шабат, улыбается тебе, чтобы ты не боялся — и закрывает половицу над твоей головой, чтобы его любимого Яцека никто не нашел и не убил. И вы оба знаете, что видите друг друга в последний раз. И последнее, что ты помнишь о своем дедушке — это его губы, белые от ужаса того, что его ждет. Но он был первым, кто пошел на это. Понимаешь? Сам пошел.

Борис молчал, обнимая Лею. Мороза они не чувствовали.

— Поэтому вместо того, чтобы рискнуть ради спасения, люди часто ждут, кто же проявит геройство и первым нарвется на пулю. Туристы же были безоружными, а у этих был пистолет.

— У студентов были ножи, — тихо сказал Борис.

— Пуля быстрее. Но не в этом дело. Все понимали, что в конце концов они ввосьмером заломают этих гадов, но для этого надо, чтобы кто-то — а может и двое! А может и больше! — погибли. И вот этими погибшими стать никто не захотел, все надеялись, что героем станет кто-то другой. Поэтому погибли все. У них были ножи, но не было мужество, которое было у моего старого зэйде.

Ашер, выщелкнул обойму из Стечкина, посмотрел, вставил обратно.

— Держи, Борис. Скажешь, что открыл огонь по убегавшим преступникам, но они скрылись на нартах, а ты был только на лыжах и догнать их не смог. Ясно?

— Хорошо. А вы как теперь?

— А мы будем зализывать раны и искать Сашко Кулика, пока не найдем. Во всяком случае, я буду. Лея вернется домой.

— Как?

— Тебе лучше этого не знать. Знаешь как говорят? Меньше знаешь — крепче спишь.

Майор подтолкнул мансийские лыжи Лее.

— Извини, брат, но на них твоя сестра пойдет. Тебе достанутся обычные, туристические. А сейчас прощайтесь.

Борис не двигался, стоял, глядя на тело Смирнова.

— Я его тут не оставлю.

— То есть?

— Сделаю волокушу, буду тащить до жилья, там вертолет вызову.

Ашер тяжело вздохнул.

— Учишь вас, учишь, да все без толку. Какой вертолет? Ты знаешь, сколько времени это займет? Доберемся до стойбища манси, возьмешь нарты, перевезешь его, тогда и своих вызовешь. Ладно, его забирай, только студентов не трогай, так будет правильно, пойми. Теперь — точно все.

Борис и Лея подошли друг к другу, какое-то время рассматривали, пытаясь запомнить родные лица — неизвестно, когда они свидятся, да и свидятся ли вообще. Лея неловко ткнулась носом в холодную щеку брата, он тронул ее щеку губами.

— Все, все. Идите. Долгие проводы — лишние слезы. Прощай, сестренка!

У Леи опять покатились слезы, Борис заметно сглотнул.

— Идите уже!

Израильтяне двинулись к лесу, у самой кромки Ашер обернулся и сказал:

— Все же интересно, а кто этот второй, что с ним был. Не в курсе?

Борис помотал головой.

— Найди его, Борух!

Борис кивнул.

ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ 1959, ДЕРЕВНЯ БОЛЬШИЕ БУРТЫ, СВЕРДЛОВСКАЯ ОБЛАСТЬ

Олежка Оленин ехал домой, настроение было паршивым. Прежде всего, он чувствовал себя предателем, бросившим товарищей. «Но у меня и правда болела нога!» — убеждал он сам себя, но не получалось: он же знал, что не так уж она и болела, не до такой степени, да и вообще, захотел бы — вышел бы с ребятами на маршрут.

И тут ему становилось страшно: а если бы он тодгда не вышел пописать? И не услышал бы, как разговаривали эти страшные люди? Он в тысячный раз задавал себе вопрос: надо ли было сказать ребятам о том, что он слышал. Да нет, засмеяли бы. Кто? Саша Серебров? Певун, балагур и дамский угодник? И он убийца? Да ты, Дикий, и вправду в лесу одичал, ха-ха-ха. Спирт из аптечки не тягал?

А если бы поверили? Что бы они сделали? Сказали бы: «Знаешь, Серебров, ты остаешься здесь, мы тебя с собой не берем! Ты нас убить хочешь!»? Ничего подобного. Пошли бы по маршруту, особенно Гуся, для него этот поход — путь к мастеру спорта, ни за что бы не отказался. «И получил бы — посмертно», — подсказал ехидный внутренний голос. Да ничего не случилось бы, возражал ему Олежка. Глупости это все. Вон, Любка целовалась с этим гитаристом в наколках, что он теперь, убьет ее? Как можно? У них же что-то вроде романа намечалось.