Некама

Сама Зоя демонстрировала ширококостную деревенскую фигуру в черном сатиновом купальнике, предательски подчеркивавшем толстые бедра, складки на животе (нет, не жирные, конечно, чисто кожаные, но все равно не плоский животик, как у Любы, например, а именно что складки), сколько ни бегай, сколько ни занимайся — а складки остаются, вот что ты будешь делать?! И, наконец, маленькие грудки, торчащие в разные стороны, словно им было неинтересно смотреть друг на друга. А еще Зоя помнила, что у нее неправильный прикус, щель между передними зубами и густые волосы, которые невозможно было расчесать и которые вились, как им хотелось, не уложишь. Ну как в такое влюбиться совершенно идеальному мужчине, с которым — вольно или невольно — кокетничали все девочки факультета. Слава Богу, их было не так уж много на радиофаке, девочек-то. В общем, по привычке компенсировала недостатки внешности бешеной энергией и природной веселостью.

Так что когда они отправились на одной из стоянок за дровами, и Гера развернул ее к себе, от чего сразу пересохло во рту и задрожало в животе, прижал к себе и поцеловал прямо в губы («так вот, оказывается, как это бывает!»), она просто обмерла то ли от ужаса, то ли от волнения, и отчаянно бросилась тыкаться губами в его лицо, приговаривая какие-то глупости и страшно боясь его этим отпугнуть.

Это потом, когда поцелуи стали неотъемлемой частью отношений, потому что какие же отношения, если не целоваться, она решилась спросить у Геры, как он ее полюбил, такую страшную?

— Ты с ума сошла?! — изумился он. — Да ты же красавица! Ты что, не видишь, что в тебя пол института влюблены? Гуся Сорокин с тебя глаз не сводит, Олежка Оленин просто заикается, когда тебя видит. Ты же когда в секцию влетаешь — это как солнышко всходит! Вот дуреха!

Зое в такие минуты хотелось плакать, и еще крепче прижаться к Гере, Герочке, Герольду, Геруне.

На следующее лето после похода вместе поехали к ней в деревню. Сестры шушукались и хихикали, глядя на того, кого, по местным обычаям уже считали женихом — если знакомиться с родителями приехали, как иначе-то? Ясное дело — жених. Мать хлопотала, стремясь накормить повкуснее — все же старшая дочка замуж собралась, а отец вел интеллигентные беседы о международном положении — о кровавой клике Тито и американском империализме. Гера улыбался и уверял, что войны не будет. Батя возражал, и оба были крайне довольны друг другом. Мать, конечно, отвела в сторону, все выспросила, посетовала, что он ее на год младше, не принято так-то, ну и, покраснев, спросила, успели ли они до свадьбы или как?

— Мам, ты что? — смеялась Зоя. — До свадьбы никак, мы себя для этого бережем, так и решили.

— Ну и слава богу, слава богу, — зачастила мать. Хоть перед соседями будет не стыдно.

Простыню, конечно, сегодня никто вывешивать не будет, но наутро после свадьбы поднесут бабки молодым рюмку белой, да рюмку красного, так что не обманешь бабок-то, они опытные, залезут под одеяло, проверят, на правду ли жених красненького замахнул или грех скрыть пытается.

Конечно, Зоя Гере немножко позволяла, не до конца, естественно, нет, этого не было, но, скажем, потрогать там, погладить здесь, он же мужчина, они без этого не могут. Ей хватило бы просто сидеть рядом, не двигаясь, положив голову на плечо, но мальчишки они другие. Так что хоть и не испытывала никакого томления, про которое шипящим шепотом рассказывали девочки в общаге, но делала вид, что ей приятны его касания, пусть парню будет хорошо, пусть чувствует, что его страстно желают. Впрочем, ей и было приятно. Только не так, как об этом писали в книжках и как рассказывали опытные подруги. Просто приятно и все.

И вдруг все кончилось. И кончилось как-то не по-людски. Ни с того, ни с сего Гера вдруг перестал здороваться. Вот так. Столкнулись в коридоре института утром, Зоя радостно бросилась к нему, а он как бы прошел сквозь нее, не заметив. Она прямо замерла от обиды, но сама себя стала уговаривать, что ничего страшного, бывает, может, не выспался, или случилось что. Подождала его после занятий, но он не появился, а ребята с его курса сказали, что Гера ушел пораньше, пропустив последнюю пару.

Ну и все. Без объяснений, без вопросов, без претензий, без ничего. Зоя конечно всласть поревела в общаге, лежа на койке и отвернувшись к стене, не отвечая на вопросы. Надо же, раньше она не понимала девушек, время от времени рыдавших от несчастной любви, даже презирала где-то, а оказалось, что страшнее этого и нет ничего. И обидно было, ох, как обидно — почему он даже не счел нужным объясниться? Что она ему сделала? Или, наоборот, не сделала что-то нужное? Ну так сказал бы! И как больно стало, когда увидела Геру выходящим из здания с другой девушкой! Они еще и за руки держались, это вообще было невозможно перенести. И девушка, как назло, была хорошенькой, хотя Зоя тут же прозвала ее про себя «выдрой».