Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Рассматривая Милиционера «с точки зрения Бога» (с моря, с неба, «с-под земли»…) можно подивиться не только прозрачности, ему присущей. Куда важнее здесь прозрачность, к которой власть (в лице Милицанера) апеллирует. Функция Милиционера в том, чтобы «не скрываться», но быть видным отовсюду: его прозрачность — производное от его функции быть источником контроля. Эта качество дяди Степы ясно отражено у Михалкова: благодаря своему росту он мог видеть все, для него не было скрытого пространства. «Он через любой забор / С мостовой глядел во двор. / Лай собаки поднимали: / Думали, что лезет вор». Но точно так же, как прозрачен для дяди Степы окружающий его мир, он и сам абсолютно прозрачен: «От ворот и до ворот / Знал в районе весь народ, / Где работает Степанов, / Где прописан, / Как живет».

«Дядя Степа — милиционер» начинается с напоминания о том, что героя раньше звали Каланчой и Маяком. Обе клички связаны с его несостоявшимися профессиями пожарника и моряка. Теперь же он — милиционер, а потому у михалковского Степана «…с пистолетом кобура. / Он с кокардой на фуражке, / Он в шинели под ремнем, / Герб страны блестит на пряжке — / Отразилось солнце в нем!» Пригов сводит в едином тексте эту троицу героических персонажей, показывая все преимущества Милицанера:

Вот пожар развел ПожарникА Моряк бежит в просторТолько вот МилицанерНаш защитник и ударник

Моряку он говорит:Послужи-ка, брат, народу!А Пожарнику он водуЛьет на красные глаза

Если бы этот целостный герой обладал способностью к саморефлексии, мы оказались бы свидетелями примечательной сцены:

Так встретились Моряк с МилицанеромИ говорит ему Милицанер:

Ты юношества должен стать примеромКак зрелости я форменный примерТы с точки зренья высшего пределаОсмыслить должен ветреные страстиПодняться над минутностью пристрастийЯ должен — отвечал Моряк и сделал

Именно так, надо полагать, и поступил михалковский Степан, уйдя из флота в милицию. Не удивительно, что картина этой воплощенной государственности должна вызвать восторг у зрителей:

Он идет из отделенья,И какой-то пионерРот раскрыл от изумленья:«Вот так ми-ли-ци-о-нер!»

Не от этой ли выделенной правильности труднопроизносимого слова родился приговский «Милицанер» — подчеркнуто разговорный, бытовой, но в то же время — совершенно литературный? Михалков здесь — необходимое звено: между высоким и разговорным был сконструированный для детей «ми-ли-ци-о-нер», который через школьное образование связывал бытовой и официозный образы милиции для каждого юного жителя СССР.

Не удивительно, что дядя Степа является предметом всеобщего обожания (в особенности, разумеется, «детворы»): «Все любили дядю Степу, / Уважали дядю Степу: / Был он самым лучшим другом / Всех ребят со всех дворов». Но, оказавшись «лучшим другом детей», дядя Степа неявным образом превратился в… Сталина.

Будучи «форменным примером», дядя Степа известен прежде всего своей добротой. Он непрестанно помогает всем вокруг: останавливает на ходу поезд, заметив, «что путь размыт», спасает голубей из чердака горящего дома (после чего ему и советуют стать пожарным), «починяет» светофор (после чего его прозвали «Дядя Степа — Светофор»).

Он — помощник. Его помощь необходима всем. Вот потерялся на вокзале ребенок. «Все милицию зовут, / А она уж тут как тут!» Достаточно дяде Степе поднять «малыша», как мама найдена: «Слышит мама голос Колин: / — Мама! Мама! Вот где я! — / Дядя Степа был доволен: / „Не распалася семья!“». Задачей Михалкова является доместификация, «утепление» власти, задачей Пригова — ее концептуализация. Михалков максимально очеловечивает своего милиционера, делает его милым великаном, храбрым и великодушным, добрым «дядей милиционером», спасающим людей «задаром» и одним движением руки предотвращающим крушение поездов, тогда как приговский Милицанер — деперсонифицированная субстанция, воплощенная в должности.

Когда михалковского героя, спасшего утопавшего мальчика, спрашивают: «Попросите что угодно», он отвечает: «Мне не нужно ничего — / Я задаром спас его!» Лишь отчасти он похож на приговского Милицанера, делающего, казалось бы, то же самое:

На лодке посреди ОкиМилицанер плывет и смотритЧтоб не утоп кто средь рекиПо собственному недосмотру.

Там, где Михалков ставит точку, Пригов «развивает мысль»: