Некоторые не попадут в ад

Какими-то другими словами я пересказал уже сказанное — на самом деле, пересыпал ту же крупу из ладони в ладонь; источники не назвал, многозначительно дёрнул на вопрос о них щекой — мол, не важно.

Глава помолчал, пожевал и спросил:

— Ты можешь поговорить с? — здесь он, по сюжету, должен был поднять глаза наверх, но это был бы не Захарченко тогда. Он не поднимал глаза, а смотрел на меня.

Он верил, что я могу поговорить. Как тогда, в самом начале: «Заступись за нас?»

Конечно, я не мог: кто я такой.

Но и ответить так было нельзя, надо было придумать другой ответ.

— О чём? — спросил я.

Минут десять мы разминали тему — о чём я могу поговорить; мне нужны были максимум три пункта, три коротких пункта, — больше меня слушать не стали бы, даже если б позвали.

Мы перебрали дюжину разных пунктов — Казак умело подсказывал, все подсказки по делу: он знал дела в республики в сто (не преувеличиваю) раз лучше, чем я (я был в республике никто, — уже можно признаться? — возделывал свою крохотную деляночку); но с каждым пунктом ситуация не прояснялась, а усложнялась — это как телега, на которой решили переезжать, но забрать можно только самое важное, — и понеслось: а вот ковёр, а бабушкины серёжки, а собачью подстилку, а сервиз, а валенки, а, а, а.

— Стоп, — сказал Захарченко, сделав мимическое движение лицом — будто прокололо в груди. — Знаешь что, Захар. Попроси его о встрече: чтоб он меня принял. Только так может что-то получиться.

Задумчивый, я вышел на улицу — во внутренний дворик «Алтая»; оказывается, и Ташкент подъехал — Глава его вызвал; ага, я знаю, что они сейчас будут обсуждать.

Машин было как на свадьбе: и моя стояла, и Казака, и Ташкента, и несколько машин Главы.

При моём появлении личка тут же разошлась, а то, было видно, вместе что-то перетирали.

По дороге домой, в машине, заметил: бойцы еле сдерживают улыбки. Но у меня вид был озадаченный, поэтому они понемногу утихли, а я не спросил, в чём дело.

Злой потом, блистая волоокими восточными глазами, поведал, как было.

Личка Ташкента, кажется, затеяла разговор, как кому живётся в личной охране. Что за обеспечение, есть ли доплаты, остаётся ли время на сон; всё такое.

Спросили у Тайсона — и тот спокойно, чуть устало, своим, богатым на пацанские модуляции, чуть распевным, на украинский манер, голосом поведал:

— А мы отлично живём. Я вообще как сыр в масле.

Да, мы видели, вы и обедаете с ним. — Ну, это мы скромно, чтоб вас не смущать. Ты ещё не видел, как мы обедаем. Мы для этого в Ростов на неделю выезжаем. И там обедаем. Официанты в обморок падают от перегрузок. — Можно представить. А чего у вас ещё? — Питание, сигареты, витамины за счёт Захара; отпуск (только санаторий): тоже за счёт Захара. Доплаты. — Доплаты? — Да, вот такие. — Такие?! — Да, а что? У вас не такие? — Нет. Форма, оружие? — Ну, ты сам видишь. У каждого по три ствола, УЗИ, «коротыши», ножи, всё в пожизненное пользование. Захар всем купил. По три комплекта формы: летней, зимней, «гражданку»: тоже всё Захаром закупается. Вплоть до смокингов. — А «гражданку» зачем? — Как зачем? Для выезда за границу. — А у вас гражданство какое? — Гражданство обычное, украинское, и донецкое, само собой, но и российское Захар тоже всем сделал. Иностранные паспорта, конечно. Шенген на три года. Всё есть. — Блин, ну так не бывает. За что такой фарт?

И тут Тайсон, не меняясь в лице:

— Да я просто сын Захара.

Вся личка — и Главы, и Ташкента, и Казака — разом вперились в него, хотя и так вроде смотрели.

Тайсон был, говорю, явным монголоидом, хотя и причислял себя к украинской нации.

Во мне с ним, сколько ни разглядывай, никто и никогда не нашёл бы ни одной общей черты.

Тайсон даже в лице не изменился, хотя Злой закусил губу, чтоб не взорваться, а Граф отвернулся и только подрагивал могучими плечами.

— Да. Я внебрачный сын Захара, — подтвердил Тайсон спокойно. — Поэтому такое доверие. И всей личке досталось с нашего родства. Я договорился с отцом.

Все покивали головами без тени сомнения — в словах Тайсона, при такой подаче, сомневаться было невозможно.

Тогда ясно, — сказали. Тогда чего хвалиться, — добавили, подумав. Сын всё-таки. Хотя всё равно приятно. Завтраки. Обеды. Шенген. Вот бы хоть раз за границу.

(Тайсон никогда не был в России. Даже в Киеве не был. Он всю свою яркую жизнь провёл на окраине Луганска, а также в луганской тюрьме.)

Тут как раз я вышел. Я ещё думаю: чего они на меня смотрят так.

Но было не до того.

…Подъехали к нашему съёмному домику, у самых ворот — снова личка Главы, но уже другая. Собачка с ними, овчарка. Сапёры со своими многочисленными сапёрными приспособлениями.

Снимают закладку. Соседский мужик то ли свой мусор выносил, то ли со всей улицы мешки собирал — обнаружил, в общем, нечто подозрительное.

Я должен был взорваться, вместе с неизвестно где нажитым ордынским сыном, и двумя другими сиротами заодно, но — спасибо соседу.

Хотел его найти на следующее утро, сказать спасибо, но некогда было — отмахнулся сам от себя: в другой раз.

До сих пор не знаю, как зовут.

* * *