Некоторым образом драма

Ну что ты будешь с ним делать?!

– Слушай, я был в рейсе, когда все это случилось. А когда в рейсе получаешь известие о катастрофе, то переживаешь особенно сильно. Точно могу тебе одно сказать: никогда мы не получали таких архидурацких радиограмм от министра, как тогда. Вот это действительно факт, а не реклама.

– Ты все еще плаваешь?

– Эту навигацию отплавал опять в Арктике: Мурманск – Диксон – Тикси – Колыма – Певек – Колыма – Игарка. Два месяца как вернулся.

– Господи, как я тебе завидую! – вырвалось у него. – Два месяца назад был на Колыме?!

Он не только завидовал, он ко мне «проникся». Спросил, конечно, причину моего появления в Париже. Я объяснил, что обследую разных жен Пикассо.

– Кажись, они не отличались выдающимися умственными достоинствами, – заметил Некрасов. – А ежели грубее, Толстого перефразирую: «Господа, как я понял, все жены Пикассо были достаточно глупы для того, чтобы их любил гений». Хотя каждая соответствует его «периоду», а это не фунт изюму… Ладно, слушай, как теперь с водкой там, на Севере, на Колыме?

– «А там, на Севере, в Париже…» Сухой закон по всей трассе Великого морского пути. Только в Дудинке по каким-то талонам спиртное продают. Мне лично за три месяца перепало два раза.

– И как же там люди живут?

– Плохо, Вика, очень плохо. Выжрали всю дрянь. Про одеколон, конечно, и не говорю. Это на уровне здешнего «Наполеона». У пограничных солдат сапожную ваксу изъяли. Ее каким-то образом тоже научились употреблять.

– Это ты серьезно?

– Мы же договорились, что будем правду.

– А как там со жратвой?

– Ужасно. Сухое молоко выдают детям по специальным спискам. Сменим-ка пластинку. Ты же не из тех, кто сует пальцы в рану? Или уже из них?

– Нет, не из них. Но что будет дальше?… Нет, не спрашиваю. Вряд ли что-нибудь радостное. А плохое всегда успеваешь узнать.

– Правильно. Тыкать пальцами в раны имеют право только те, кому эти раны принадлежат. Слушай стихи. Это про «Нахимова».

Когда чей-то бортПробивает чужими форштевнями,Иль штормом суденышкоБросит на скалы, на мель,А люди за бортомКричат голосами пещерными,Такими, что, может быть,Сам Посейдон онемел,То с берега сразуПрибудут эксперты ученые,Смешавши подобьем коктейляИ правду и ложь,И в черных машинахОсенней дорогою черноюМоих капитановКонвой повезет на правеж.

Сидят прокурорыИ морщат мучительно лобики,И в белую пену бумагОкунают персты,В глазницах у нихНе зрачки, а железные гробики,А жены у них,Словно Доски почета, чисты.Их бьют, капитанов,Железными, ясными фактами,Распяв на крестеШтормовых, непредвиденных драм,Не зная: сердца капитановПробиты инфарктами,Хоть их не фиксируютПерышки кардиограмм.

А чайки противно скрипят,Будто в шлюпках уключины,Прибрежный маякПочему-то надолго погас,А годы морскиеВинтами сквозь сердце прокручены,И в каждую дыркуЗаложен тяжелый фугас.На мостике стойте,Шутите с командою бодренько,Но помня в прогулкеОт бака до самой кормы,Что каждый морякДля жены заместитель любовникаПо части валюты,По части жратвы и «фирмы».

Теперь вы рабыРаспорядка известного, четкого,Где «попки» на вышках,Солдат, автомат на ремне…О дай же вам господиВ лагере срока короткого,И дай же вам божеПогибших не видеть во сне…

– Это твои?

– Нет. Есть такой поэт Ян Вассерман, судовой врач, альпинист, дальневосточник, плавал на «рыбаках», из вечных правдоискателей.

– Это напечатано?

– В письме ко мне.

– А теперь будет напечатано?

– Не думаю.

– Какие-нибудь еще его стихи помнишь?

– Пожалуйста. Это еще семьдесят девятый год. «Залив Креста». Есть такой залив на самом дальнем краю русской земли. А эпиграф из меня: «Соловки – это запах тления и разрушения».