Некрономикон. Аль-Азиф, или Шепот ночных демонов

Все согласились со мной, ведь, по совести говоря, мы именно за этим сюда и пришли. Помолившись, мы уложили наше имущество и недолго думая сплотились в кристалл, сразу же ощутив в точности все то, что дала нам почувствовать лампа в ночном видении. Ловя необходимые силы и направляя их в нужные русла, мы вскоре, несомненно, почувствовали себя тем самым червем и неспешно, хотя и достаточно быстро, стали спускаться по стене в ущелье, не испытывая никакого страха сорваться, будто это ползанье по отвесным скалам было для нас самым привычным и естественным. Спустившись на дно, мы стали двигаться по нему, стараясь ощутить тот поток сил, который мы почувствовали в видении и который должен был увлечь нас сквозь это твердое ничто, открыв нам путь в его глубины. Однако все оказалось гораздо проще. Ощутив эти струящиеся от поверхности и переплетающиеся с нашими силы, мы вдруг обнаружили, что можем сами собрать их в тот самый поток и, соединившись и смешавшись с ними, впитаться в эту твердь, ставшую вдруг проницаемой для бесплотного дыма первородных частиц, в который превратилась вся эта смесь. Но мы не спешили углубляться в это сверхплотное ничто, которое по ту сторону оказалось, к нашему удивлению, совершенно бесплотным, так как, вспоминая мертвые корабли на поверхности, боялись, как бы оно не захватило нас навечно. Едва преодолев грань, мы старались определить путь возвращения обратно, что нетрудно было сделать, хорошо запомнив и четко поддерживая соотношение сил, текущих наружу и внутрь. Наружу стремились силы тверди, а внутрь – наши внутренние силы. Таким образом, стоило нам напрячь свои силы, мы погружались вглубь, а стоило ослабить – встречные силы выталкивали нас обратно, что очень походило на погружение в воду, с той разницей, что здесь мы сразу оказывались на поверхности независимо от глубины, на которую погрузились. Повторив эти необычные ныряния несколько раз и поняв, что можем не опасаться за возвращение, мы наконец углубились в это потустороннее «море». Интересно было заметить, что проникновение за эту грань резко отличалось от преодоления грани Лабиринта. Там это преодоление ощущалось совершенно отчетливо, словно ныряние в настоящую воду, хотя и длилось лишь мгновение. Здесь же прохождение грани не ощущалось вообще никак, будто мы проходили мимо нее. Менялась лишь освещенность: из солнечного дня мы попадали в ночной мрак, и то только потому, что сейчас действительно был день. Случись все это ночью – думаю, мы вообще не смогли бы уловить момента перехода.

Пройдя грань, мы провалились в пустоту, и это живо напомнило мне провал в звездную бездну в моем первом видении. Сходство ощущений было во всем: полная легкость, отсутствие всякой опоры и медленное движение вперед. Напряжения не было никакого, нужно было лишь совсем немного направлять поток внутренних сил, чтобы не быть вытолкнутыми в родное безбрежье. В том видении я находился внутри оболочки, хотя и не видел ее, здесь же я был частью того странного, но уже такого родного существа, состоящего из чудесным образом перемешанных нас, которое, вырастив по бокам огромные крылья, парило на них в этих непроглядных просторах. Однако непроглядными и пустыми эти просторы выглядели лишь в первые мгновения. Едва мы успели оглядеться, в нас стали просыпаться какие-то новые ощущения, совершенно неописуемые, но позволяющие нам все больше и больше определять окружающее пространство. Это пространство, по мере пробуждения новых ощущений, становилось все более неоднородным, в нем стали угадываться какие-то нагромождения и сооружения, которые, множась, постепенно заполняли его целиком. Однако эти нагромождения и сооружения также были бесплотными и свободно пропускали нас сквозь себя. Проплывая сквозь них, мы не чувствовали никакого прикосновения и тем более сопротивления, но мы чувствовали нечто другое. Все эти нагромождения и сооружения все же не были иллюзиями или бесформенным дымом, они представляли собой построения! Они не были ни предметами, ни материалами, в них не было ни частиц, ни уз, это были построения непонятно чего, того, с чем мы еще не встречались, и для нас оно было просто ничем. Однако мы явственно чувствовали эти построения, и они были не менее безупречными, логичными и многообразными, чем все построения частиц, материалов и предметов в нашем мире… Тут я вновь, как и в случае со словом «восток», поймал себя на том, что привычные слова «наш мир» прозвучали совсем в другом, гораздо более высоком смысле, обозначая уже все наше бытие, то есть нечто несравнимо большее.