Нелюбимая страна

«Россия сосредоточивается», — сказал когда-то министр иностранных дел Российской империи князь Горчаков. «Российская элита сосредоточилась, — мог бы ответить птенец другого Царского Села Сергей Лавров, — …на распиливании нефтегазовых активов».

Незаданный вопрос

9 сентября 2005 года

Есть вопросы, которые нации из чувства самосохранения избегают задавать себе именно потому, что подсознательно знают ответ. Например, кто убил президента Джона Кеннеди или кто взорвал дома в Москве и Волгодонске. Ясно артикулированный ответ мог бы стать разрушительным для государства, и поэтому мы никогда его не услышим. И это правильно.

Вопрос, который я собираюсь проанализировать сегодня, достаточно тяжелый. Настолько тяжелый, что он ни разу не был прямо сформулирован на прошлой неделе, когда все говорили о Беслане, даже на встрече бесланских матерей с Владимиром Путиным. Он растворялся в массе других вопросов — о числе заложников и террористов, об огнеметах и танках, об обстоятельствах первого взрыва, неразберихе в штабе и т. д.

Вопрос следующий: почему не был доведен до конца сценарий приглашения Аслана Масхадова (Ахмеда Закаева) с требованием (просьбой) добиться освобождения заложников, а был реализован сценарий штурма?

Вопрос очень тяжелый, повторяю, но он не принадлежит к категории запретных. В отличие от тех случаев, о которых говорилось выше, он не о предполагаемом злодеянии власти или каких-то ее автономных структур. Он всего лишь о ментальности власти или, скорее, о ментальности общества. Всего лишь.

Вопрос этот впервые возник в момент трагедии «Норд-Оста». Напомню — и это принципиально важно: ни в «Норд-Осте», ни в Беслане приглашение Масхадова или его представителей не было требованием террористов — оно было инициативой власти.

Требования террористов в обоих случаях были глобально-неопределенны и потому заведомо невыполнимы. Власть вновь оказалась перед мучительной дилеммой: что важнее — спасение заложников или уничтожение террористов.

Идея пригласить Масхадова и дать ему — военному противнику, врагу — шанс спасти наших заложников означала экзистенциальный прорыв из замкнутого круга, обрекавшего на смерть сотни людей, и переводила проблему в совершенно другое измерение.

Во времена «Норд-Оста» она вообще не влекла за собой никаких репутационных потерь для власти. На тот момент существовала официальная переговорная структура «Виктор Казанцев — Ахмед Закаев», в рамках которой мог быть решен вопрос о приезде Масхадова. Казанцев и Закаев неоднократно встречались, в том числе и в Москве.

Идея самым серьезным образом обсуждалась параллельно с другими вариантами действий на самом высоком уровне несколько часов. С ее возможной реализацией был связан и намеченный на утро приезд в Москву Виктора Казанцева. Ночью, однако, возобладал другой подход. Видимо, силовикам удалось убедить Путина, что их газовая атака не приведет к гибели заложников. А если бы заложников спас Масхадов, это, конечно, привело бы к его дальнейшей легитимизации, что одинаково не устраивало ни силовиков, ни связавшего себя знаменитым «мочить в сортире» и ставшего в значительной степени заложником своей риторики президента.

Ситуация в Беслане повторилась. Ахмед Закаев, до «Норд-Оста» легитимный партнер по переговорам, был к тому времени уже объявлен преступником, выдачи которого Москва добивалась. Но именно к нему власть обратилась с той же просьбой — помочь освободить заложников.

В 12.00 3 сентября Закаев позвонил в штаб по освобождению заложников и подтвердил готовность Аслана Масхадова прибыть в Беслан при предоставлении ему гарантий безопасности. Детали договорились согласовать в 14.00. В 13.05 произошло то, что произошло.

Я убежден, что в бесланском кризисе Владимир Путин был гораздо ближе к варианту с использованием Масхадова. Он обсуждался в течение несколько дней. Вечером 2 сентября Путин публично, на камеру, сделал удивительное для него, всеми почему-то сегодня забытое заявление, в котором очень твердо подчеркнул, что безусловным приоритетом в разрешении бесланского кризиса является спасение жизни детей. Ничем иным кроме как подготовкой общественного мнения к единственному спасительному шагу оно быть не могло.

Меня часто упрекают в демонизации Путина. Это не так. Будучи его политическим противником, я никогда не отрицал его достоинств, патриотизма, например. Вот что я писал в сентябре 2001 года в «Новой газете»:

«В. Путин знает правду о своем восхождении, и о том, кто его привел к власти, и о том, какую роль в операции «Наследник» играла чеченская война, поход Басаева в Дагестан, взрывы в Москве, «учения» в Рязани. Если чего-то не знал, то уже догадывается.

Для офицера и патриота России, каковым он безусловно является, эта правда мучительна и невыносима. Он гонит ее, накладывает на нее табу, вытесняет в подсознание.

И по всем законам психоанализа она вырывается оттуда в его взрывных неадекватных реакциях всякий раз, когда речь заходит о Чечне.