Немец

— B…ryi..ino…oleteni… А может быть, это?.. Впрочем, тогда все было бы слишком просто! Но первое слово очень похоже на Барятино! А если это Барятино, то oleteni — это деревня Плетни! Это же наши деревни! Да нет, не может такого быть…

Он еще раз изучил карту и понял, что не ошибся. Даже ландшафт на примитивной схеме слегка напоминал очертания той местности, к которой он привык, отдыхая у бабушки в калужской деревне Хизна. Он провел здесь все летние месяцы своего детства.

— Ральф! — Антон бросился в соседнюю комнату, где мирно почивал немецкий друг. — Ральф, проснись!

Ральф не реагировал. Антону пришлось чувствительно тряхнуть его за плечи.

Открыв только левый глаз, Ральф произнес:

— Was… Что случилось?

— Мне кажется, я расшифровал карту твоего дяди! Скажи, он ведь служил где-то в Смоленской или в Калужской области?

— Не знаю точно. Но это была… Gruppe Mitte.

— Группа армий «Центр»?

— Да. Есть что-нибудь попить?

— Погоди ты! Не вставай, а то упадешь… В это нелегко поверить, но местность, которая указана на карте… Я узнал ее.

— Не понимаю…

— Это родина моих родителей, моей бабушки. То самое место, куда я ездил отдыхать летом во времена СССР.

— Майн готт! Ты не шутишь?

— Какие шутки, Ральф? Я еще не до конца уверен, но очень похоже. Все это странно, но приходится пока верить, что это так. Как проверить? Ладно, вижу, твой компьютер пока слишком медленно грузится. Предлагаю поспать еще чуть-чуть, а утром уже будем разбираться.

— Нет-нет, что ты! Теперь я совсем проснулся. Это же уму непостижимо — судьба, провидение, чудо, наконец!

— Раньше мне с чудесами не везло, а вот теперь, думаю, это совпадение иначе как чудом не назовешь. Вот Игорь-то удивится.

Игорь не заставил себя долго ждать. Вышел из соседней комнаты, разбуженный их взволнованным разговором. В просторном домашнем халате, расшитом огромными амариллисами, вальяжный и слегка заспанный, он походил на русского помещика в урожайный год.

— Вы чего расшумелись, демоны?

Антон эмоционально объяснил Игорю, в чем дело.

— А… Круто, — отозвался Игорь. — Пойду посплю еще часика полтора.

И действительно пошел спать, железный человек.

Антон пожал плечами и вернулся в свою комнату. Но заснуть так и не смог, потому что теперь к многочисленным вопросам, тревожащим его, добавился еще один: с какой стати немец Курт интересуется картой местности, где располагалась малая родина Антона.

Глава двадцать вторая

Война продолжала беспощадно выкашивать людей с обеих сторон. Общие цифры потерь не печатали ни «Правда», ни «Фёлькишер беобахтер», но к ноябрю 1942 года только германские войска потеряли на Восточном фронте два миллиона убитыми, ранеными и пропавшими без вести. В начале 1943 года случилось страшное поражение под Сталинградом. Те немногие, кому больным, голодным и полураздетым посчастливилось спастись из «сталинградского котла», кто остался жив и даже избежал плена, кому не выпало пройти маршем от Сталинграда до лагерей в дельте Волги — за всю войну, пожалуй, самой страшной для германской армии дорогой — считали себя счастливчиками. Они научились смотреть на мир другими глазами, с легкостью перенося бытовые трудности фронта, от которых новобранцы с непривычки теряли разум. Эти люди держались вместе и не очень-то жаловали тех, кто «там» не побывал.

Ральф и Отто не сумели найти общий язык с двумя приписанными к их роте «сталинградцами», которые не утруждали себя попытками скрыть чувство превосходства над солдатами, чей боевой и жизненный опыт ограничивался схватками местного значения. Надо сказать, парни эти были явно из крестьян, что, несомненно, помогло им выжить, ведь за интеллигентность, мягкотелость и неспособность к приспособленчеству на фронте часто приходилось расплачиваться жизнью.

Души «сталинградцев» еще больше огрубели. Пробираясь к своим, солдаты стали свидетелями голодной смерти сотни своих товарищей. Грызли кожаные ремни и, не исключено, принимали участие в актах каннибализма, слухи о которых просачивались за линию фронта.

Казалось, сама русская земля и местная природа мстили завоевателям, и месть была беспощадной и чудовищной, довершая то, что не сумели сделать пули, снаряды и бомбы.

Лишь в редкие моменты, под настроение, чаще после двухсот граммов шнапса, ветераны кое-что рассказывали о своих злоключениях.

Русские бывали и жестоки, и великодушны одновременно, и в противоречивом смешении диаметрально противоположных поступков раскрывались перед немцами в новом, еще более загадочном свете. Иные конвойные могли с прибаутками да шутками пристрелить умирающего пленного, но тех, кто еще имел силы волочить ноги, терпеливо доставляли в лагеря, где кормили не хуже, чем советских солдат, и уж точно лучше, чем «своих» заключенных.