Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941

Все теперь не так, как было в моем старом экипаже. А особенно то, что мы теперь почти друг с другом не разговариваем. Бывшие мои товарищи обычно болтали без умолку по пути домой, вроде мы на прогулке в лесу. Особенно Зольнер, тот никогда не уставал рассказывать истории. Постоянно болтал про свой Гамбург, про Репербан,[31] про девочек, с которыми он заигрывал. Иногда он так увлекался пересказом своих приключений, что оберлейтенанту Фримелю приходилось его останавливать. «Нам не нужны все подробности», – говорил обер-лейтенант со смехом. Мы совершенно забывали, что сидим в боевой машине, которая все еще находится над вражеской территорией, и что в любой момент мы еще можем попасть в черт знает какую заваруху. Зольнер мог рассказывать до бесконечности; другие тоже что-то рассказывали, но у него это получалось как-то смешнее.

А сейчас никто ничего не рассказывает. Наверное, Бибер и мог бы, но это было бы как-то не к месту. Я думаю, мы еще не знаем друг друга достаточно.

Бывает, какая-нибудь из наших машин гибнет прямо у нас на глазах. Иногда это происходит так быстро, что у экипажа даже нет времени выпрыгнуть. Иногда задымление бывает такое сильное, что люди теряют сознание, прежде чем успевают что-то сделать. Несколько раз такое случалось близко от меня, и казалось, протяни руку – и человек за нее ухватится. Но сделать мы не можем ничего. Наша война очень сильно отличается от боя на земле или даже от морского боя. Когда корабль тонет, а ты рядом на другом корабле, все-таки можешь вытащить своего товарища из воды. Или когда человек получает пулю в ногу и падает на землю, всегда есть кто-нибудь, кто вынесет его из-под огня, притащит в госпиталь или куда-нибудь вроде того… Но в небе никто ничего не может сделать для товарища.

Мне надо бросить думать об этих вещах. Ничего изменить нельзя. Как бы то ни было, утешением нам служит то, что на каждого сбитого нашего приходится пять сбитых врагов. А может быть, и больше. И хватит об этом.

На обратном пути оберлейтенант написал доклад и дал его Рихтеру для передачи на базу по рации. Потом в столовой Рихтер сказал мне, что оберлейтенант был очень неосторожен. Говорит, британская разведка прослушивает все наши переговоры. Я спросил его: «Разве в докладе было нечто такое, что надо было держать в секрете?» Он сказал, что нет, но если бы был какой-нибудь секрет, то англичане могли бы его перехватить. Тогда я просто сказал ему, что оберлейтенант знает, как поступить в любом случае, и сам отвечает за свои действия.

Этот Рихтер мне не нравится. Он всегда делает такой вид, будто знает больше, чем остальные. Все мы, конечно, знаем, что враг прослушивает наши радиопереговоры, точно так же, как мы прослушиваем все, что летчики противника говорят в эфире. Это известно и двухлетнему ребенку. Не Рихтеру нам об этом напоминать.

Может быть, я несправедлив к Рихтеру. Возможно, он руководствуется добрыми побуждениями. К тому же меня не интересует, что именно он пытается нам доказать. Я выполняю свои обязанности, и до свидания. Хотя, конечно, так не должно быть, и обычно это не так. Мы должны быть единым экипажем, а сейчас мы просто пять человек в одной машине. Я не знаю, что остальные думают по этому поводу, но я понимаю это так. Наш оберлейтенант серьезный человек, в этом нет никаких сомнений. И Макс Бибер тоже приятный парень. Но я их не знаю. Я хочу сказать, я не знаю их по-настоящему. Если завтра в машине окажутся четыре других человека, то вряд ли это замечу. То есть я, конечно, замечу, но мне будет все равно.

7 сентября 1940 г.

КАК ОБРАЩАЮТСЯ С НЕМЕЦКИМИ ПЛЕННИКАМИ

Странный парень этот Рихтер. Если встретишь его на улице, то вряд ли вспомнишь о нем потом. Но через несколько дней знакомства начинаешь понимать, что это не тот человек, на которого можно не обращать внимания. Я не знаю, смогу ли объяснить это. Рихтер довольно маленький и тощенький. Лицо как у школьного учителя. Вид несколько коварный, как будто он собирается поймать тебя на вопросе, на который ты не сможешь ответить. Возможно, это из-за его глаз. Я так и не уяснил себе, какого цвета у него глаза. Как будто одна вода. Очень, очень светлые. И всегда красные, как будто он очень долго не спал. Но глаза у Рихтера красные всегда, выспался он или нет.

Кажется, у остальных отношения с ним тоже не слишком складываются. Я считаю, он ставит себя слишком высоко. Но нельзя же совсем его не замечать. Но разговаривать с ним ужасно тяжело. Был, например, случай по поводу моего дневника.

Вчера вечером я сидел и писал, он подошел ко мне и заметил, что у меня, наверное, не сосчитать подружек, раз я постоянно пишу письма. На самом деле он, конечно, видел, что я пишу не письма. А я понимал, что он просто хочет, чтобы я ему это сказал. Так что я сделал вид, будто ничего не слышал, и продолжал писать.

Он помолчал некоторое время, а потом не выдержал и напрямую спросил меня, зачем я веду дневник. Я поднял на него глаза и сказал, что, по моим понятиям, это не его дело. Он продолжал стоять. Я спросил: