Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941

Хессе, конечно, был бы не прочь иногда почитать настоящие немецкие газеты. Честно говоря, нам всем нравятся обычные немецкие газеты, и мы не совсем понимаем, почему это здесь запрещено. Лично я считаю, что «Фельдцайтунг» замечательная газета, и к тому же мы всегда получаем ее вовремя — ее доставляют нам транспортными самолетами. Там всегда самые последние новости. Но это правда, что время от времени хочется почитать настоящую газету. То есть простую газету из дому со всеми этими сплетнями, сообщениями, кто родился, кто женился, кто умер, какой клуб выиграл в футбол и что идет в кино. Я в самом деле не понимаю, почему нам этого не разрешают. Но надо думать, у штаба есть свои резоны.

Штаб, вероятно, также в курсе, что, когда кто-нибудь из ребят едет в отпуск, он всегда провозит сюда настоящие газеты. Другие ребята тут же их у него отнимают и зачитывают до дыр. И я не вижу ни для кого никакого вреда, если я их просмотрю.

В новостях передали, что англичане вчера потеряли 44 самолета. Мы потеряли 21 самолет. Тоже, конечно, не курочкам поклевать, но все-таки у врага потери в два с лишним раза больше. Если так будет продолжаться дальше, у англичан скоро вообще не останется самолетов. Что же касается бомбардировок английских военных объектов, и особенно бомбардировок Лондона, то, как кажется, все идет строго по плану. Скоро это все закончится.

13 сентября 1940 г

Я сбежал к «Максиму»

Сейчас, в эти дни, делается история. И я принимаю в этом участие[32]

. Через десять или двадцать лет в учебниках истории можно будет прочесть: сентябрь 1940 года — разрушение Лондона. Точно так, как сейчас мы читаем о разрушении Карфагена. Или о сожжении Рима.

Лондон горит. Он горит во множестве мест одновременно и больше похож на груду развалин, чем на город. Снова и снова я вспоминаю мой первый полет над Лондоном, когда на город еще не упала ни одна наша бомба, когда величайший город мира стоял нетронут, а англичане свято верили, что нет на земле такой силы, которая может его потревожить. Я представляю себе, насколько изменилось теперь их мнение по этому поводу.

Ни единой ночи не проходит без новых пожарищ в самом сердце города — небо каждой ночи окрашено теперь гигантскими языками пламени в кроваво-красные цвета. Зенитки неистовствуют, прожектора рыщут по небу, но нет от них никакого проку. Мы не обращаем внимания, мы делаем свою работу от начала до конца. Кажется, что сами воды Темзы полыхают. Все доки, все пакгаузы в огне, а взрывы все громыхают, то громче, то тише. Над всем городом висит пелена пыли и копоти, но мы не прекращаем ни на секунду, мы не даем им ни малейшей передышки. Мы идем строй за строем без всякого промежутка, и так продолжается уже месяц. Лондон умирает. Как говорят доктора в безнадежных случаях, это, вероятно, вопрос нескольких часов.

Самое знаменательное во всем этом то, что полыхающие пожары, которые мы сами зажгли, теперь нам же оказывают огромную помощь. Они прекрасно освещают наши цели. У нас такая замечательная иллюминация, что англичане вполне могли бы включить уличное освещение — если, конечно, у них еще остались целые фонари — и нам бы не было от этого светлее. Хотя вопрос о полном и окончательном затемнении Лондона — это теперь не более чем простая формальность.

Вот что забавно. Я уже столько раз летал над Лондоном, что город кажется мне знакомым до мелочей. А я ни разу не был в Лондоне. Несколько дней назад читал в «Фельдцайтунг», как лондонцы живут все эти дни. Как они ночуют в подземке. И как распространяются пожары вопреки всем усилиям пожарной службы. Как им страшно, когда они находят бомбу замедленного действия и везут ее на пустырь. Как они торопятся в подвалы и укрытия, услышав вой сирены. Очень живой рассказ. Очевидно, репортаж передали через Швейцарию.

У меня было до крайности странное чувство, когда я читал эти описания. Вот о чем я думал: когда они бегут из дома под вой сирены, или дрожат в подвале, или тушат пожар, очень может быть, что это твоя машина, именно твоя, сбросила бомбы на этот самый дом, который теперь объят пламенем. Очень странное чувство, будто смотришь на себя с большого расстояния. Или смотришь на себя как на другого человека. Не знаю, удалось ли мне выразить это ясно.