Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941

Когда я думаю об этом, мне кажется, что французы слишком легко отделались. Все-таки надо было сбросить им с десяток яиц. Тогда бы эти люди были с нами поприветливее. Многие, конечно, считают, что не стоит тратить бомбы попусту и что бомбить женщин и детей — недальновидная политика. Они говорят, что в планировании военных операций должно учитываться последующее отношение населения к завоевателям. Но я не согласен. Эти французы всегда будут нас ненавидеть. Мы даже не притронулись к их Парижу, а они все равно сходят с ума от злости. Но если они собираются и дальше так к нам относиться, то мы дадим им достаточную причину для ненависти. И для страха тоже.

Прочитал несколько дней назад в «Фельдцайтунг», что англичане собираются уничтожить немецкие леса и посевы с помощью маленьких целлулоидных зажигательных пластинок, которые самовозгораются от прямых солнечных лучей. Вначале они говорили, что собираются использовать эти карточки против оборонных предприятий и военных объектов. Что за лжецы! Постоянно воют, что мы нарушаем международные законы. А у самих сердечная мечта заморить голодом наших женщин и детей. «Фельдцайтунг» так и пишет: «Кладбища, больницы и родильные дома являются для RAF военными объектами». И от нас ждут мягкости к французам? Не понимаю почему. Всегда было много болтовни об историческом значении Парижа. Лично на меня он не произвел большого впечатления. Мы, немцы, можем построить не хуже, и без особых усилий. Все слишком много говорят про Париж. А говорить-то и не о чем.

16–18 ноября 1940 г

Это не страх

Полагаю, у мистера Розенфельда с головой стало совсем плохо. Недавно в одной из своих сумасшедших речей он сказал, что немецкий народ поднимет восстание против фюрера. Интересно знать, откуда он берет свои великолепные идеи. Какого черта немецкий народ будет бунтовать против фюрера? Кто, как не фюрер, ведет нас от победы к победе? Германия сегодня, как никогда, великая держава. Но дело даже не в этом. Даже если бы все было не так, даже если бы пришлось страдать, даже если бы нас разгромили — даже тогда ни у кого и мысли бы не было восставать против фюрера. Эти американские евреи не понимают, что мы верим в нашего фюрера. Побеждаем мы или нет — мы в него верим, и, если он отдаст нам приказ умереть, мы умрем. Я просто не могу понять, откуда у всего мира эти дурацкие идеи в отношении нас. Но так не будет продолжаться долго. И американцы тоже скоро поймут, что к чему.

Клаус умер. Я думал, он к этому времени уже поправится, а он умер от той раны. Его отец вложил уведомление о смерти в свое письмо. «Клаус Мюллер, награжден „Золотой медалью чести“, а также бронзовым и серебряным крестами партии за заслуги… С восемнадцатого года своей жизни он посвятил себя фюреру и с тех пор всегда был в первых рядах борцов за лучшее будущее Германии. С первого дня этой войны, навязанной нам нашими врагами, он исполнял на ее фронтах свой долг перед фюрером в борьбе с врагами великой Германии. Увы, судьба, которая бывает столь жестокой, не позволила ему испытать радость окончательной победы…»

Сегодня вечером при встрече обер-лейтенант фон Хельбинг посмотрел на меня странным насмешливым взглядом и спросил, не случилось ли со мной чего. Я сказал, что все хорошо. Со мной в самом деле ничего такого не случилось. Он, конечно, понял, что я изрядно накачивался там каждый день. Так оно и было, спорить тут нечего. Пил себе и пил без остановки, там это в порядке вещей. Но теперь все, беру себя в кулак.

Они никогда не восстановят Ковентри. И не построят там больше ни одного самолета. Это было самое грандиозное дело, которое я когда-либо видел. Раньше мы никогда не бросали столько зажигалок, даже на Лондон. Должно быть, там и десятка домов целых не осталось. Так, наверное, выглядят города после мощного землетрясения.

Нет, со мной все нормально. Просто, когда уже возвращались, я очень сильно устал. Когда взлетали, все было хорошо, на подлете и когда был бой, я чувствовал себя даже свежее, чем обычно. Но на пути домой вдруг почувствовал, что выдохся совершенно. Временами казалось, до посадки не выдержу. Очень боялся уснуть прямо на ручке. А потом, когда зарулил наш лимузин на стоянку, усталость вдруг как рукой сняло, я даже не смог уснуть. Хессе всегда принимает снотворное. Говорит, это совершенно безвредно, предложил мне несколько штук. Но я думаю, эти таблетки не такие уж безобидные, лучше засыпать без них. К ним быстро привыкаешь, а потом не можешь без них обойтись. Я как-то слышал об этом.

Меллер говорит, что к нам едет комиссия и что всем нам опять придется проходить специальные экзамены. Сначала я подумал, что он шутит. Меллер всегда держится так, будто знает что-то такое, чего не знает никто, а потом все это оказывается полной чепухой. Но на этот раз он был прав, обер-лейтенант объявил нам, что комиссия прибудет в ближайшие дни.