Немного о себе

Мы очень надеемся, что, оказавшись на страницах этой книги «лицом к лицу» с Киплингом, вы не испытаете разочарования. Смело отравляйтесь в путешествие в глубь его души и в страны, озаренные его словом.

Это было и минуло, не вернуть опять тех дней,И не ходят омнибусы мимо Банка в Мандалей!В мрачном Лондоне узнал я поговорку моряков:Кто услышал зов с Востока, вечно помнит этот зов,Помнит пряный дух цветов,

Шелест пальмовых листов.Помнит пальмы, помнит солнце,Перезвоны колокольцев,На дороге в Мандалей [3]…

Алла Николаевская

Глава 1. Нежный возраст (1865–1878)

Верните мне первые шесть лет детства и можете взять себе все остальные.

На семидесятом году при воспоминании о прошлом мне кажется, все карты в моей трудовой жизни сдавались таким образом, что сразу же приходилось ими ходить. Поэтому, приписывая все счастливые случайности Аллаху, Вершителю Событий, я начинаю.

Первое мое впечатление — раннее утро, свет, яркость, золотистые и красные плоды на уровне моего плеча. Должно быть, это память о хождениях на бомбейский фруктовый рынок [4]с айей [5], а потом и с сестренкой в детской коляске, о возвращениях с покупками, высоко наваленными на коляску спереди и сзади. Наша айябыла португалкой-католичкой, имевшей обыкновение молиться — а я стоял рядом с ней — у придорожного креста. Мита, мой носильщик-индус, иногда заходил в маленькие индуистские храмы, где я, не достигший еще привилегированного общественного положения [6], держался за его руку, разглядывая в полутьме дружелюбных богов.

Вечерами мы гуляли у моря в тени пальмовых рощ, называвшихся как будто бы Махим-Вудс. Стоило задуть ветру, с пальм падали громадные орехи, и мы — со мной

айяи сестренка в коляске — спешили к открытому пространству. Я всегда остро воспринимал зловещую темноту тропических вечеров, так как любил голоса ночного ветра в листве пальм и бананов и пение древесниц [7].

На жемчужной воде стояли приплывшие издалека арабские дау [8], красочно разодетые парсы [9]выходили поклоняться заходящему солнцу. Я ничего не знал об их религии, и мне было невдомек, что неподалеку от нашего домика на Бомбейской эспланаде стояли Башни молчания, где покойники парсов доставались стервятникам, сидящим на краях башен: завидя внизу погребальную процессию, птицы приходили в движение и расправляли крылья. Я не понимал расстройства матери, когда она нашла в нашем саду «детскую ручку» и запретила мне задавать вопросы об этой находке. Хотел взглянуть на эту ручку. Но айя объяснила мне, в чем дело.

В послеполуденную жару, когда мы укладывались спать, она или Мита рассказывали нам сказки, пели индийские колыбельные песни, а, одев нас после сна, отправляли в столовую, наказав «говорить по-английски с папой и мамой». И мы с запинками «говорили по-английски», переводя обороты местного наречия, на котором думали и мечтали. Мать пела, сидя за черным пианино, замечательные песни и регулярно уходила на Большие Обеды. Однажды она очень быстро вернулась и сказала мне, еще не спавшему, что «важный лорд-сахиб [10]» убит, и Большого Обеда не будет. Речь шла о лорде Мейо [11], погибшем от руки туземца. Мита потом объяснил мне, что лорда «пырнули ножом». Сам того не сознавая, Мита избавил меня от ночных кошмаров и ужаса перед темнотой. Айя

с присущей слугам странной смесью глубокой привязанности и наивной хитрости сказала мне, что набитая голова леопарда на стене в детской следит, чтобы я засыпал. Но Мита отозвался о ней презрительно — «голова животного», и я перестал обращать на нее внимание как на фетиш [12], хороший или плохой, так как это было всего-навсего какое-то точно не определенное «животное».

В отдалении на зеленом просторе, окружавшем наш дом, находилось чудесное место, заполненное запахами красок и масел, комьями глины, с которыми я играл. То была студия отцовской Школы искусств, и мистер «Терри Сахиб», его помощник, к которому моя сестренка очень привязалась, был нашим большим другом. Однажды по пути туда я проходил в одиночку мимо громадной, глубиной в фут, ложбины, там на меня напало крылатое чудовище одинаковой со мной величины, я убежал и расплакался. Отец нарисовал для меня картину этой трагедии и внизу написал стишок:

Маленький мальчик, живущий в Бомбее,Мчался от курицы ветра быстрее.Услыхав: «Ты чудак»,Он ответил: «Пусть так,Но терпеть не могу кур в Бомбее».

Меня это утешило. С тех пор я хорошо относился к курам.