Немой набат. 2018-2020

Он начал вглядываться изо всех сил и сперва смутно, а потом яснее, яснее различил шеренги шагающих людей, внешне похожих на пушкинских богатырей, вынырнувших из пучины под началом дядьки Черномора. Шли они как бы отрядами, отделёнными друг от друга каким-нибудь облачком. И сразу чувствовалось, что в каждом отряде идут сверстники, как сказал отец, поколения. Они шагали и шагали по небосклону, и видно было, как по мере движения – значит, с возрастом, – каждый ряд постепенно редеет, пока от него не остаются единицы, под конец тоже растворяющиеся в небесной выси. В одной шеренге неожиданно привиделся отец, рядом его фронтовой друг – дядя Миша. Они идут куда-то вперёд, а на самом деле назад, уходят в прошлое; вот остался только отец – да, дядя Миша прошлый год помер. Но в небе появилась ещё одна колонна, и в самом её конце Вовка угадал себя.

Отец спросил:

– Видишь? Это колонны сверстников, поколений. С кем люди шагают по жизни. Эпоха сортирует людей. Вот где настоящие сравнения, вот где сводят счёты друг с другом – у кого как жизнь сложилась? Но стоит ли рваться, доказывать свою прыть, чтобы всё равно исчезнуть в этой белесой голубизне? Не лучше ли прожить жизнь пусть в безвестности и не в богатстве, но в любви и счастье, в достоинстве и самоуважении?

Тот урок – на всю жизнь, которая подтвердила: люди идут по жизни поколениями, а внутри поколений меряются друг с другом богатством, счастьем. Тут счёт самый строгий. У него, телохранителя Вовы, не получилось ни того, ни другого, что поделаешь? Но достоинства и самоуважения не занимать. Может, «под них», под его нравственную автономию и возникли новые смыслы?

Умер отец незапланированно. Пошёл в собес узнать о повышенной фронтовой пенсии, а там молоденький начальничек отказал да ещё добавил: «Я вас на фронт не посылал». После тех слов отец еле доплёлся домой, и с того дня словно сломалось в нём что-то. Вовка чувствовал: отец начал торопиться, хотел ещё кое-что на этом свете успеть.

Одним из таких дел стал второй урок, который Владимир Васильевич до мельчайших деталей помнил по сей день. Урок практический.

Сначала отец посоветовался с мамой:

– Брать Вовку или не брать?

Мама возражала, но отец решил по-своему:

– Боюсь, у меня временим в обрез. А он пусть поглядит… Будет что внукам рассказать.

Они долго ехали на Дубровку, которая в то время считалась удалённым районом, и пришли в военный госпиталь – старое-престарое кирпичное здание в глубине огороженного бетонным забором двора.

Вроде не тюрьма, а с первых шагов стало жутковато.

– Держись мужиком, – почувствовав волнение сына, нахмурившись, строго приказал отец, который сам был внутренне напряжён, по-военному собран. Но вдруг обмяк и, словно самому себе, посоветовал: – По-человечески, по-человечески, люди всё ж…

По зашарпанной лестнице они поднялись на третий этаж, встретила их шустрая сестричка пенсионного возраста, знавшая отца в лицо и обрадованно запричитавшая:

– А я тебя кажный год жду… С сыном, что ль? Ну, молодец, молодец, пусть видят, а то никто опосля нас и не поверит.

Отец сунул ей коробочку конфет «Южный орех», которую они купили в метро, и она провела их в огромную больничную палату коек на двадцать. В первый миг Вовка обомлел: на постелях лежали и сидели в разных позах люди с чёрными повязками на лицах. Увидев отца, многие загомонили – говор был неясный, но в целом разборчивый, кто-то поднялся, шагнул навстречу, с кем-то отец обнялся. «Как он их различает? – мелькнуло у Вовки. – В масках же…» Но отец по-свойски присел на одну из коек, полуобнял лежавшего на ней, подозвал сына.

– Знакомься, гвардии старший сержант Афанасий Фонтиков.

Вовка пожал протянутую ему руку. Потом эта рука приоткрыла чёрную маску, закрывавшую лицо, и Вовка содрогнулся: под повязкой лица не было – ни носа, ни щёк, ни губ, чёрная дыра вместо рта и один сверлящий глаз.

– Сын, значит?.. – прошепелявил Фонтиков. – Пусть смотрит, пусть видит.

Отец вывалил на койку несколько пачек «Беломора», сигареты «Дружок», коробок спичек, и начался пустой, ни о чём разговор, из которого Вовка запомнил только одну фразу Фонтикова:

– Гниём, Вася, догниваем. А что поделаешь?.. Скорей бы уж.

Потом Фонтиков вытащил из-под матраса кисет – классический матерчатый табачный кисет, какие в нынешние сигаретно-папиросные времена уже не в ходу. Кисет был пустым, и Афанасий бережно раскрыл его, показывая, сколь надёжно он сработан: изнутри суконная подкладка, по низу крытая коричневым шёлком, а лицевой фасонистый верх набран из маленьких кусочков разноцветного бархата. Перевернул тыльной стороной, там на однотонном малиновом бархате мелко, но разборчиво было вышито суровыми нитками: «Коренева Наталия. Иркутск Советская 45».

– Кисеты на фронт с адресочками слали, сам знаешь, – пояснил