Немой набат. 2018-2020

– Реполюбивый внутриполитический блок администрации, – смотри, как в петушков этих, в реп-батлы вцепились, якобы с молодёжью заигрывая, – слишком зациклен на обслуживании Путина, этой заботой из телевизора, как чесноком, разит. Оно, может, и ничего, аппаратная жизнь так устроена. Но в том беда, что из-за особой проначальственной прыти в Кремле упускают настроения, подспудно разъедающие страну. Даже агония «Единой России» побоку, косметикой, макияжем обходятся. Думают, народ забыл, что в Манифесте ЕР от 2012 года обещали, будто за тепло люди будут платить в два раза меньше. Там вообще столько мечтаний наворочено! Вплоть до железной дороги на Анадырь. А у народа долгая память. Но свели-то всё к соблюдению внешней законности, которую контролирует Росгвардия. Проще некуда! Остальное – на самотёк! У нас вообще сегодня время упрощений. Скажем, всю советскую историю упаковали в споры вокруг Сталина, хотя эпоха была куда сложнее, назидательнее. Все блюдут формальную законность волеизъявлений, считая, будто этого достаточно. Никто не задумывается, как в народном сознании аукнется оскорбление «Шелупень!», которым наградил сограждан один из губеров. Его бы публично осадить, чтоб другим неповадно. Ан нет, Путин промолчал. А раз не запрещает, значит, можно. Не исключаю, он мог тот случай пропустить, не слышал, нагрузка сумасшедшая. Но нет рядом людей, которые отслеживали бы такие нестыковки, – вот в чём тревога. Идеолога нет – кругом сплошь политтехнологи, сделавшие ставку на административный ресурс. Сейчас в Кремле премиальная группа лояльных администраторов управляет. Драпировщики Мавзолея! А этого, говорю, недостаточно. Ущербно это. Да о чём говорить! Известно же, во Франции после 1968 года, после Де Голля, к власти пришло поколение троечников – история им приговор уже вынесла. А у нас после 1991 года у руля встали двоечники. Хоровод вокруг президента водят, но на деле умаляют его авторитет. Народ уже думает: «Настоящий ли царь?» А насчёт «шелупени» вообще скандал. Тут уж по старой русской поговорке: батюшка – за рюмочку, братия – за ковшики. Сколько подобных случаев! У чиновников словесный понос.

Спохватился, словно забыв что-то важное.

– А уж про верхушечный разнобой и говорить нечего. Путин профсоюзы предупреждает о безработице как следствии прогресса, а министр Орешкин тут же предлагает наши заводы выводить за рубеж, там рабсила дешевле. Понимаю, болтовня! Но у людей мозги плавятся, уши сохнут. Каждый топ теперь своё пукает, апостолов демагогии полно. А за общей линией присмотреть некому. Лет пять назад Путин пытался стратегическое планирование внедрить, даже указ выпустил. Да куда там! Не дали, не позволили, похоронили идею. Вервольфов много, обортней. Зато демократия! Я вот Сталина люблю цитировать. Не из политических симпатий, а потому что умный человек был. Как он о демократии сказал? «Рузвельт, – говорит, – объяснил мне, что мировая демократия – это власть американского народа». Лучше не скажешь. Сегодня звучит особенно злободневно.

Синягин вроде бы выговорился. Взял бокал с остатками коньяка, опрокинул, не приглашая к тосту, и хотел было сесть за письменный стол, но вдруг вступил Донцов:

– Иван Максимыч, спасибо. Я, пожалуй, такой насыщенной речи о текущей политике и не слышал. Да ведь это всё приправа, соус кисло-сладкий, ткемали. Главного вы не коснулись, даже о нём не заикнулись.

Синягин замер на полушаге. Повернулся к Виктору и уставился на него, но было в его глазах не прежнее превосходство всезнающего, а крайнее удивление.

– А ты почём знаешь, что я главного не сказал?

– Вижу.

– И о чём я умолчал? Что главное?

– Не знаю.

Иван Максимович уже с откровенным изумлением склонил голову набок.

– Ну, ты и фрукт, Донцов. Не зря ты мне приглянулся. Вроде и не поп, а к исповеди склоняешь, докаять хочешь.

Сел за письменный стол, быстро вертел в пальцах карандаш, смотрел то в одно окно – на водохранилище, то в другое – на танцующие верхушки сосен. Сосредоточенно думал.

Донцов заметил, что Владимир Васильевич, тихой мышью затаившийся в своём кресле у дверей, напрягся, сел по стойке «смирно», с прямой спиной. Да и Виктор понял, что сейчас разговор пойдёт по-крупному, как можно говорить лишь между своими.

Наконец, Синягин начал, совсем в иной, спокойной, манере, словно бы размышлял вслух: