Немой набат

Шулерский горбачевский трюк щипача — под флагом гласности! — расставил точки над «i». Отрыв слова от дела стал катастрофическим, политическое сожительство — невозможным. Понимая, что надлом свершился, что из крутых яиц яичницу не сварганишь, не стесняясь поветрий устной русской речи, отраслевики с тоской и чугунными мыслями наблюдали, как президент, стоя враскоряку, лихорадочно тащит к себе сквозь бутылочное горлышко двоевластия перевертышей из политиканских отделов Старой площади. Все цековские «покойники» оказались живехонькими в Кремле, срочно разучивая новые политические роли. А оставанцев, неуместных людей, партию в целом готовили к закланию. Вступала в права новая, пока еще конспиративная власть.

Давняя трагедия повторялась нудятиной, фарсом. В дни Большого террора 1937 года люди шли под расстрел с именем Сталина на устах. На финише перестройки, осознав предательство партийной верхушки, презрев библейские сказания о мудрости членов Политбюро, парализованные запахом страха, дрессированные цекистские аппаратчики, хлопая ладонями и ушами, понуро брели в никуда под кнутом партийной дисциплины. Они понимали, что у партии теперь незаконный начальник, но были не в состоянии осмыслить простую до наготы истину: у незаконного начальника — не подчиненные, а сообщники. И в основном предпочли зажмуриться.

Однако в «разночинной» среде аппаратных отраслевиков, у которых, по Есенину, была «слаба гайка», нашлись и крутыши, люди иных настроений, не готовые робко бытийствовать в пожаре грозных событий, не считавшие себя сообщниками измены. Среди них и Сергей Богодухов.

Цековская номенклатура всегда оставалась для него не более чем факультативом, дополняющим реальное дело, ее сапоги всегда жали ему в коленках. Познав мысли, настроения и повадки высшего партаппарата, он воспринимал формулу «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи» в одном формальном ряду с усвоенным в детстве «Хлеб наш насущный дашь нам днесь», чему учила мама. Чуткий к голосу судьбы, он за гранью повседневности угадывал большее, лучше других оставанцев распознавал в политических конвульсиях горбачевизма не просто борьбу за власть, а стремление перекроить Россию по чужеземным лекалам. Предательство «реальных пацанов» из верхушки возмущало, взрывало мозг не опасениями за судьбу партии, страшило не цинизмом, а угрозой государственного нездоровья, демонического зла, густого сумрака, которым накрывал Россию меченый князь тьмы.

Но на заветное цены нет! Богодухов отказался от пустых, маскарадных, негласных потуг группы оппов, как пометили наверху внутренних оппозиционеров, противостоять духу разложения, сифонившему с вертлявых партийных верхов, и со страстью бросился в публичную стихию, которая в те торопливые дни вознесла рядового инструктора ЦК КПСС на девятый вал недовольства перестройкой. Он говорил со знанием дела: генсек и президент в одном лице тянет Россию на разрыв. Итогом змеиных зигзагов станет катастрофа, наихудшая из возможных. И с самой высокой трибуны, доступной ему, — Колонный зал! Многотысячная возбужденная толпа! — Богодухов догола раздел хромого архитектора перестройки, за которым прочно укрепилась слава агента влияния, назвав его мудрейшим из пустозвонов с неопрятной шумихой слов, наторевшим в политическом двуличии и глядящим Наполеоном.

Чувствительный удар по верхушке партийной власти простить инструктору ЦК КПСС не могли. Уже через день хищная, честолюбивая, как Макбет, личность из Политбюро, которого по-пушкински «проныром лукавым» ославил Богодухов, приказал перевести его в отраслевое министерство, и, мелочно, в отдел, назначенный к расформированию, — министерство уже падало. Демиурги демократического централизма не стеснялись: в ЦК КПСС, цитадели «высшей справедливости», не было профсоюзной организации, инструкторы ЦК, словно крепостные, даже формально не имели защиты от своеволия начальства, находясь в плену его усмотрений. Дисциплина зижделась не на идее — на страхе.

В родном отделе проводы не устраивали. Но в узком кругу за рюмкой «Столичной» Богодухов пнул ногой стул, на котором по-чиновничьи натирал «седалищные щеки», и ухарски посетовал:

— Батюшки-светы, пятнадцать лет на этой пыточной дыбе отдавал себя в жертву геморрою!

Он ушел из ЦК без сожаления, даже весело, не явившись по новому месту работы. В сердце жила надежда, что, поплевав на ладони, горы свернет, найдет свое место в стремительном круговороте последних месяцев умирающей державы, которую вполне земные силы готовились безжалостно спустить в унитаз истории.

Но не знал Богодухов той степени коварства, с какой хунта партийных предателей преследовала своих идейных противников, — даже поверженных.

6

Как обычно, о неурочной встрече в «Доме свиданий» Подлевского известили накануне, что вынудило срочно перекроить деловой график.