Немой Онегин

Мысли в голове поэта теснятся, сталкиваются, вспыхивают — они как искры от соударения стальных рыцарских мечей, лучше даже сказать самурайских (по духу и твёрдости). — У вас нет мечей? И воображения нет? Тогда возьмите две головёшки из костра либо мангала и стукните одну об другую. Полетит рой искр — яркие, красивые, горячие — и в ту же секунду они гаснут, исчезают без следа.

…Если не считать следом то мгновенное восхищение, которое вы испытали и — И тут же забыли за шашлыком (а иначе откуда у вас головёшки, вы ж не просто так дрова разожгли).

…Без следа!

Без неприметного следаМне было б грустно мир оставить.Онегин, Глава II, строфа XXXIX.

Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришёл к своим, и свои Его не приняли.

Иоанн. 1. 9-11.

«Мир Его не познал» — то есть не узнал и не понял. Грустно, конечно. Но что грустить.

XVI. Почему Евгений?

Пора наконец сделать запоздалое вступление к роману «Немой Онегин», который вы сейчас читаете. И пусть вас не удивляет, что вступление находится в таком несуразном месте. Мы тут вообще-то стараемся следовать великим образцам.

Приходилось ли вам, мадам, читать вступление к «Евгению Онегину»? Неужели да? И где ж оно?

Большинство воображает, будто «Онегин» начинается с «Мой дядя самых честных правил»

. А ведь это не совсем так. Только настоящие знатоки (с гордым видом победителя в интеллектуальном споре или сделав снисходительную гримасу по адресу невежественного собеседника) объясняют: нет, не с дяди честных правил начинается «Онегин», а с «Не мысля гордый свет забавить».

Ну и что? Вот вы в лужу и плюхнулись со своим высокомерием и снисходительной гримасой. «Не мысля» etc. — это Посвящение, а вовсе не вступление.

…В июне День рождения Пушкина. По такому случаю меня однажды позвали на радио «Русская служба новостей».

— Про Пушкина нам что-нибудь.

— Нет, я уж лучше про «Онегина».

— Нам всё равно. У вас будет час эфира.

— Про «Онегина» за один час?!!

— Ладно, давайте две субботы: 5-го июня и 12-го.

Вот там и тогда — летом 2011 года — впервые было рассказано про беготню Татьяны по пересечённой местности, про блаженство/совершенство…

Девять месяцев проходит — читаю в газете, что Дантес был, оказывается, хороший человек. (Правнук убийцы дал интервью.) Позвонил в редакцию, начал ругаться, а мне отвечают: чем орать, лучше напиши что-нибудь.

Написал заметку «Почему Онегин — Евгений?» (февраль 12-го года). Действительно: Татьяна, Ольга, Владимир — такие хорошие имена, а главный герой — какой-то Евгений. (Вдобавок опасался за приоритет. Незадолго до того рассказал про имя Онегина в телепередаче «Игра в бисер» и не мог отделаться от мысли, что мою догадку может присвоить себе какой-нибудь доктор филологии. Печальный опыт есть.)

В заметке говорилось о том, что люди, особенно имеющие детей, знают, как порою нелегко выбрать имя младенцу. Задолго до его появления на свет (а некоторые — за много лет до зачатия) уже подбирают имя.

Проще всего королям: Людовик XIII, XIV, XV… и царям: Александр I, II, III… Простому человеку сложнее: надо почтить любимого деда, богатую тётку, какого-нибудь кровавого маньяка (папаша Санчес назвал будущего террориста Ильичом, угадал); испанец не задумываясь даёт мальчику пять имён и ублажает всех, включая Богородицу (немецкий случай: Эрих Мария

Ремарк); у колыбели толпится семья, дело иногда доходит до драки.

Автор — один. Он сам зачал, вынашивал, сам родил, сам ищет имя, мучается. Говорящие имена — дело не хитрое. Кутейкин — пьяница; Кабаниха — дикая свинья; Молчалин — тихушник, втируша, карьерист; Держиморда… Это имена-характеристики.

А Онегин? Почему он — Евгений? Случайностью это быть не может. Тем более что Пушкин сам признался:

Я думал уж о форме плана,И как героя назову;Покаместь моего романаЯ кончил первую главу.

Многим по инерции кажется, будто речь тут идёт об Онегине. Но зачем в шестидесятой строфе думать «как героя назову», когда Евгений уже назван во второй? Речь совсем о другом произведении. Вот что написано у Пушкина: