Ненависть

Яркiй свѣть слѣпилъ глаза. Сонно, пѣвуче и точно въ носъ пѣлъ сладкую пѣснь саксофонъ оркестра. За столиками сидѣли чекисты, совѣтскiе сановники, иностранцы. Здѣсь забывался голодный Ленинградъ, мерзнущiя зимою, мокнущiя подъ дождями лѣтомъ очереди полураздѣтыхъ людей у продовольственныхъ лавокъ и суета орабоченнаго люда, здѣсь было точно въ старомъ довоенномъ Петербургѣ. Драчъ выбралъ столикъ въ углу, откуда былъ виденъ весь нарядный залъ. Лакей подлетѣлъ къ нему съ лакейскимъ шикомъ и склонился передъ виднымъ чекистомъ.

— Какъ изволите, на валюту, или на червонцы, — тихо и почтительно спросилъ онъ.

— На валюту, гражданинъ, на валюту, — потягиваясь, сказалъ Драчъ, и вынулъ изъ кармана стодолларовуго бумажку.

— Что прикажете-съ?..

— Подай намъ, гражданинъ, прежде всего, водочки… ну и тамъ свѣжей икорки… баночку… балычка… Ушицу изъ волжскихъ стерлядей.

— Съ разстегайчиками, позволите?..

— Съ разстегайчиками, естественно. Ну тамъ, что у васъ такого имѣется…

— Пулярду, особенно рекомендую… Очень хороша у насъ сегодня пулярда…

— Ладно, давай пулярду…

Заказъ былъ сдѣланъ, лакей исчезъ и подъ музыку оркестра Драчъ сталъ тихо говорить Володѣ.

— Ты спросилъ меня, почему я предпочелъ этотъ способъ, а не иной… Ну, донесли-бы… Такъ еще вопросъ, выпустилъ-ли бы онъ насъ раньше. Да онъ и самъ съ усами… Оговорить насъ могъ… Сложная и хитрая исторiя… Поднялось-бы дѣло… Хотя и притушили-бы его и замолчали, а все пошли-бы слушки, смотри еще въ иностранную, или еще того хужѣе въ эмигрантскую печать попало-бы. О, будь она трижды проклята! Стали-бы шептаться — въ партiйной верхушкѣ склока!.. Верхи колеблются. Верхи измѣняютъ марксизму. Между коммунистами есть разочаровавшiеся. Елки-палки!.. Ну, что хорошаго? Повѣрь, Сталинъ это очень пойметъ и оцѣнитъ. Да и ты, Гранитовъ… Гранитъ!.. Ты долженъ понимать нашъ подлинно гранитный поступокъ.

— Да, можетъ быть.

— Помнишь Фрунзе?.. Того, кто побѣдилъ Врангеля?.. Тоже, какъ и этотъ. Ахъ, елки-палки!.. Онъ изъ рабочихъ… И тоже инженеръ… Заколебался. Наши сразу замѣтили… И… Пожалуйте, вамъ надо полѣчиться… Операцiю сдѣлать. Врачи говорятъ, нельзя операцiю, у него сердце плохое, да онъ и совершенно здоровъ. Ну… Молчать, не разсуждать! Положили на операцiонный столъ — маску на лицо… Мнѣ говорили, какъ онъ сладко пѣлъ, подъ маской-то… Жалобно такъ: — «ледъ прошелъ и Волга вскрылась, я дѣвченочка влюбилась»… Это Фрунзе-то!.. Желѣзный Фрунзе!.. Запоешь, какъ тебя здороваго врачи по всѣмъ правиламъ науки оперировать будутъ. Ну и померъ по всѣмъ правиламъ науки… Что ты думаешь?.. Торжественныя красныя похороны! Сожженiе тѣла въ крематорiи и прахъ въ урнѣ въ кремлевской стѣнѣ! Здравствуйте, пожалуйста — «Военная Академiя имени

Фрунзе!!.». Ахъ, елки-палки — умѣетъ цѣнить заслуги совѣтская власть… Цинизмъ и безпринципность — великая вещь. Ну, и ложь, конечно… Такъ и этого… Малинина… Конечно — растрата… За это по головкѣ не гладятъ… Но, кто изъ нашихъ верховъ не растратчикъ, кто не пользуется народными миллiонами?.. Ну и онъ… Это ему простится за прошлыя услуги передъ революцiей… Притянемъ его балетную дѣвчонку… Будто это она виновата… Его подтолкнула, а онъ, — слабъ человѣкъ, — и подался… Ее въ Соловки, а ему — жертвѣ — красныя похороны. Тоже какую-нибудь академiю наречемъ «Малининской». Красная урна съ прахомъ и въ кремлевскую стѣну рядомъ съ Фрунзе… Ахъ, елки-палки, не чувствуешь, какъ это у меня по наитiю генiально просто вышло…

— Да, вѣрно… Вотъ смотрю я на тебя, Драчъ, и удивляюсь… И безъ образованiя ты, а какъ много болѣе меня горазда твоя голова на выдумки. Почему это?.. Вѣдь и я не плохой партiецъ…

— Происхожденiе… Я пролетарiй, ты…

— Молчи!.. молчи!!. Забудь, какъ и я забылъ…

— Ну, ладно… Не буду… Посмотри кругомъ, какой блескъ жизни… Вонъ тамъ сидятъ двѣ… Поди: — графини, княгини… Бывшiя!..Ха-ха!!. Я люблю брать отсюда женщинъ… Прелестницы… И знаешь, въ моментъ самаго-то экстаза — взглянешь въ эти чудные, томные глаза, а тамъ вмѣсто любви-то — ненависть!..Ненависть! Да какая!.. Ахъ, елки-палки!.. Это-же страсть!.. Это — эффектъ!..

Драчъ подозвалъ лакея и показалъ ему на женщинъ, сидѣвшихъ въ другомъ углу столовой. Одна — брюнетка съ короткими блестящими волосами, по мужски остриженными, въ платьѣ съ декольте во всю спину, съ худымъ, тонкимъ станомъ, узкая, точно змѣя, другая — блондинка, или, можетъ быть, съ обезцвѣченными водородомъ волосами, съ подщипанными бровями, въ мѣру полная, съ широкими плечами и едва прикрытою платьемъ грудью.

Лакей подошелъ приглашать ихъ.

— Послѣ завтра, намъ, братокъ, — какъ то меланхолично сказалъ Драчъ, — на югъ ѣхать… На Кубань, на Донъ… Не угомонятся никакъ казаки. Вредительствуютъ въ колхозахъ… Поднимается народъ.

— Возстанiе?..