Ненависть

— Ну, сколько?.. Немного, конечно, а все — лѣтъ восемь, десять было. Да и потомъ… И даже сейчасъ — это чувство жалости къ брошенной елкѣ осталось. Осталось и чувство обиды за человѣческую жестокость и несправедливость.

— Мы, Мура, — сказала Ольга Петровна, — тогда совершенно искренно вѣрили въ мальчиковъ, замерзающихъ у окна съ зажженной елкой, въ привидѣнія и въ чертей.

— Въ чертей! — воскликнулъ Гурочка. — Вотъ это, мама, ты здорово запустила! Это я понимаю! Хотѣлъ-бы я посмотреть, хотя разъ, какіе такіе черти на свѣтѣ бываютъ?

— Благодари Бога, что никогда ихъ не видалъ, — тихо и серьезно сказала Ольга Петровна. — Не дай Богъ дожить до такого времени, когда они себя въ міру проявятъ. Вотъ Женя спросила, лучше-ли было въ наше время? Лучше не скажу… Но, пожалуй, добрѣе… Тогда мы не могли такъ жестоко поступать, какъ… какъ Володя…

Въ ея голосѣ послышались слезы. Марья Петровна обняла сестру за плечи и сказала:

— Мы всѣ всегда были вмѣстѣ. Три сестры и братъ Дима на праздники приходилъ къ намъ изъ корпуса, или изъ училища. Это потомъ уже разбросала насъ судьба по бѣлу свѣту. Да и разбросанные мы никогда одинъ другого не забываемъ.

Нѣсколько минутъ въ гостиной стояла напряженная тишина. Наконецъ, тихо сказала Ольга Петровна.

— Вотъ и сейчасъ неспокойно у меня на душѣ отъ того, что подарокъ отъ дяди Димы еще не пришелъ. Я знаю, что позабыть насъ онъ не могъ, и если нѣтъ ничего… Невольно думаешь о болѣзни… О худомъ…

— Могла транспортная контора опоздать, — сказала Шура.

— Очень уже далеко, — вздохнула Марья Петровна.

— Ну, что думать, да гадать, — точно встряхнулась Ольга Петровна, давайте ваши подарки, раскладывать будемъ подъ елкой.

Понесли большіе и маленькіе пакеты, неизмѣнно завязанные въ бѣлую бумагу, съ четкими «каллиграфическими» надписями: — «мамѣ отъ Нины», «тетѣ Олѣ — угадай отъ кого», были подарки и для Володи, но отъ Володи ничего никому не было.

Онъ былъ новый человѣкъ. Онъ этого не признавалъ. Онъ былъ — выше этого!..

* * *

До звѣзды въ этотъ день не ѣли. Въ полуденное время у молодежи особенно щипало въ животахъ, но за работой — раскладывали на блюдцахъ рождественскій гостинецъ — пряники, орѣхи, пастилу, мармеладъ, крупный изюмъ, сушеныя винныя ягоды, финики, яблоки и мандарины и другія сласти и надписывали, кому какая тарелка — про голодъ позабыли. Все дѣлили поровну. Никого нельзя было позабыть или обдѣлить. Тарелки готовили не только членамъ семьи, но и прислугѣ.

Въ столовой не спускали шторъ. Въ окно была видна крыша сосѣдняго флигеля. Толстымъ слоемъ, перегибаясь черезъ край, снѣгъ на ней лежалъ. Изъ трубъ шелъ бѣлый дымъ. Надъ нимъ зеленѣло темнѣющее, вечернее холодное небо.

И старые и малые — старые изъ школы, малые отъ старшихъ знали — еще-бы Матвѣй Трофимовичъ вѣдь — математикъ и астрономъ! — что никакой такой особенной «Рождественской» звѣзды не бываетъ, что всѣ звѣзды давно расписаны по координатамъ и внесены въ особый звѣздный календарь, да въ прошломъ году еше Володя со злою насмѣшкой сказалъ о разницѣ въ стиляхъ, о неточности счисленія и вообще вздорности евангелія, и тѣмъ не менѣе — Каждый по своему и потаенно отъ другихъ все таки вѣрилъ, что вотъ ему, можетъ быть, даже, ему только одному какая то таинственная звѣзда все таки явится и будетъ свѣтить на востокѣ, какъ некогда свѣтила она волхвамъ и пастухамъ.

И, когда Мура изъ столовой, окна которой были на востокъ, крикнула дрожащимъ отъ волненія голосомъ:

— Мамочка, тетя!.. Звѣзда!..

Bсѣ и старые и малые гурьбою хлынули въ столовую.

Столпились у обоихъ оконъ, украшенныхъ по низамъ дѣдушкою Морозомъ и смотрѣли на небо. На дворѣ уже легли сумерки. Снѣгъ на крышѣ казался тяжелымъ и темнымъ. Прямо надъ крышей въ темномъ сине-зеленомъ хрусталѣ тихо свѣтила одинокая звезда. Сквозь тонкую ледяную пленку, покрывшую стекла она казалась большой, расплывчатой, таинственной и особенной. Никто не хотѣлъ знать, какая это звѣзда, и, если бы сейчасъ кто-нибудь сказалъ, что это просто «вечерняя звѣзда» — Венера, или какая нибудь другая извѣстная астрономамъ звѣзда — тотъ человѣкъ сдѣлалъ-бы величайшую безтактность и на него посмотрѣли-бы съ негодованіемъ. Въ этотъ вечеръ, все равно, гдѣ, подъ какими бы то ни было широтами это было — это была cовсѣмъ особая таинственная звѣзда, никому неизвѣстная, именно та самая, что въ ту великую ночь явилась, чтобы возвѣстить людямъ Рожденіе Спасителя міра.

На кухнѣ уже тоже примѣтили долгожданную звѣзду, и Параша разодѣтая, въ бѣломъ, крахмальномъ фартукѣ съ плойками, принесла блюдо, завернутое въ полотенце съ кутьею, и въ дверяхъ столовой торжественно провозгласила:

— Пожалуйте, господа!.. Со звѣздою!..

* * *