Ненависть

— Тамъ, знаете, камыши, какъ стѣна!.. И на солнцѣ совсѣмъ, какъ золото!.. И вотъ, вдругъ они раздвигаются съ этакимъ трескомъ и въ нихъ показывается этакая огромная головища.

По предложенiю Гурочки перешли въ столовую, чтобы смотрѣть на самое чучело.

— У васъ здѣсь обои совсѣмъ въ тонъ камышей, — сказалъ Гурдинъ, — вотъ такъ она намъ и показалась, какъ выглядитъ сейчасъ со стѣны.

Женя, Гурдинъ, Гурочка и Ваня стояли подъ кабаньей головой, Шура отошла къ окну. Дверь въ корридоръ слегка прiоткрылась и за нею появился Володя въ своей обычной бѣлой курткѣ, á lа поэтъ Блокъ, съ открытой шеей и съ копной волосъ на головѣ.

Гурдинъ продолжалъ свой разсказъ объ охотѣ.

— Я стрѣлялъ изъ винта. Дмитрiй Петровичъ изъ нарѣзного штуцера.

— Что это такое винтъ? — спросила Женя.

— Изъ винта?.. Простите, это я такъ по просту, по казачьи сказалъ. Наши казаки такъ трехлинейную винтовку называютъ. Прекрасное, знаете, ружье. Бьетъ въ точку… Если подпилить головку пули, какъ разрывная беретъ… Смертельная рана сразу.

Ужасъ и отвращенiе отразились на лицѣ Володи. Онъ совсѣмъ открылъ дверь и разсматривалъ Гурдина, какъ какого-то диковиннаго звѣря.

Стоявшiе у стѣны не видѣли Володю, видѣла его только Шура.

— Входи, Володя, — сказала она. Это нашъ новый другъ Геннадiй Петровичъ. Сотникъ Гурдинъ… Его къ намъ направилъ дядя Дима.

Теперь всѣ повернулись къ двери. Сотникъ Гурдинъ уже и направился навстрѣчу этому странно одѣтому молодому человѣку. На лицѣ его появилась привѣтливая улыбка и онъ переложила папаху изъ правой руки въ лѣвую. Но молодой человѣкъ не двинулся впередъ, онъ язвительно фыркнулъ и сказалъ, чеканя каждый слогъ.

— Простите… Я, кажется помѣшалъ вашимъ… охотничьимъ разсказамъ.

— Володя, зачѣмъ?.. — умоляюще сказала Женя.

Володя быстро и тщательно закрылъ дверь. Неровные шаги — ступали съ каблука — раздались по корридору и затихли вдали.

— Умнѣе всѣхъ, — прошептала Женя.

— Вы простите моего двоюроднаго брата, — спокойно сказала Шура. — Его смутило, что онъ не совсѣмъ одѣтый увидалъ чужого… Онъ думалъ, что тутъ только свои.

Но теперь въ столовой почему-то стало неуютно и скучно и всѣ пошли въ гостиную. Геннадiй Петровичъ сталь прощаться. Онъ помнилъ наставленiя своего войскового старшины, когда тотъ отпускалъ его въ Петербургъ: — «когда будешь кому-нибудь «наносить» визитъ, такъ на визитѣ, братъ, не засиживайся… Десять минуть и вставай, цѣлуй ручки дамамъ, щелкай шпорами умѣренно. Не звени ими легкомысленно, какъ какой нибудь шалый корнетъ, но соблюдай прiятность звука».

Геннадiй Петровичъ поцѣловалъ руку Ольги Петровны, «умѣренно, соблюдая прiятность звука», щелкнулъ шпорами и пошелъ къ барышнямъ. Женя молча покраснѣла, Шура сказала: -

— Мама просила передать вамъ, когда будете въ Гатчинѣ, милости просимъ къ намъ. Мы рады видѣть у себя друга дяди Димы.

Едва закрылась дверь за Гурдинымъ, Женя завертѣлась, закружилась по залу, подбѣжала къ матери и, уткнувшись лицомъ ей въ грудь, весело разсмѣялась.

— Мама!.. Мамочка, — сквозь смѣхъ едва выговаривала она, — ты знаешь?.. Онъ ска-залъ… сказалъ… изъ ви-инта!.. стрѣлялъ. Изъ ви-инта… Это-же очаровательно!.. Такъ, говорить, казаки винтовку называютъ.

Женя убѣжала изъ гостиной.

— Господи, какая дурочка, — улыбаясь, сказала Ольга Петровна.

* * *

За обѣдомъ было скучно. Послѣ того, что было въ сочельникъ — пропасть разверзлась между Шурой и Володей и, какъ ни старались они скрыть это отъ другихъ, это чувствовалось. Володя свою злость вымещалъ на сестрѣ.

— Видалъ твоего вербнаго херувима, — кривясь отъ злости говорилъ онъ. — Сотникъ!.. Сотникъ Гроба Господня!.. Какая пошлость!.. Сотникъ… Центурiонъ… Мама, я совѣтую тебѣ быть осторожнѣе съ прiемомъ такихъ херувимчиковъ. Гурiй глазъ не сводилъ съ его эполетъ. Женя была такъ пунцова, точно сейчасъ отъ плиты. Соблазнять Гурiя всѣ эти погончики, темлячки и шпоры и запросится онъ въ военщину.

— Что худого? — тихо сказала Ольга Петровна. — Братъ Дима въ Туркестанѣ, Тихонъ Ивановичъ въ Донскомъ полку… Что худого? Живутъ… Бога благодарить надо, какъ живутъ. Никому не мѣшаютъ, всѣмъ помогаютъ… Въ любви со всѣми и согласiи.

— Видалъ, — сказалъ Володя. — Застылъ дядюшка Тихонъ Ивановичъ въ мертвомъ эгоизмѣ. Землицу прiобрѣтаетъ, скотинку разводитъ, работниковъ держитъ…

— И слава Богу. И самъ работаетъ и другимъ питаться даетъ.

— Крѣпостникъ!

Послѣ обѣда обѣ двоюродныя сестры заперлись у Жени. Кличка «вербный херувимъ» обидѣла и задѣла Женю.

Женя сидѣла на стулѣ у письменнаго стола. Шура легла на маленькiй диванчiкъ.

— Шура, это очень обидно, что Володя сказалъ… Сотникъ Гроба Господня?.. По моему, просто глупо. Сотникъ — это чинъ. Мнѣ Геннадiй Петровичъ объяснилъ — это все равно, что поручикъ. У казаковъ — сотникъ. А… вербный херувимъ?.. Зачѣмъ?.. Зачѣмъ?..

— Чепуха, Женечка, никакъ это не подходитъ.