Ненавижу тебя любить

Но у меня нет второго шанса на слабость. Я первый использовал с лихвой.



Глава девятнадцатая

Ксюша

Я навсегда запомню эти самые долгие четыре часа в моей жизни. Не знаю, кому и сколько заплатил Никольский, не хочу знать, кому он звонил и как отреагировал свекр, потому что без его помощи ничего бы не получилось. Я просто буду помнить, как директор вывела Диму, посмотрела на нас с опаской, поспешно попрощалась с мальчиком — и исчезла. Она боялась: нас, хмурого Вову, ослушаться приказа начальства и одновременно того, что случись что — ее первую посадят ко всем чертям.

Мне подумалось, что после, когда все кончится, нужно будет обязательно как-то помочь, хотя бы уломать Вовку профинансировать ремонт или что-то такое.

Потом мы мчались по трассе, и я сидела на заднем сидении вместе с ребенком, чтобы он не боялся. И чтобы не бояться самой, потому что осознание того, что я делала, накатило внезапно, обрушилось дикой паникой.

А еще запомню, как Вовка съехал на обочину, бросил мрачное «я покурить» — и вышел. Сквозь белую пелену снега я видела его силуэт, и сердце сжималось от жалости. Что ты натворил, папа? Зачем? Ради моего счастья? Ради иллюзии моей семьи, которая все равно развалилась, и собирать которую теперь приходится по кускам вместе с душой?

— Дим… ты посиди, ладно? Вот, возьми телефон, я тебе сейчас включу мультик. Какой ты любишь?

— Про роботов.

— Держи. Я на пять минуточек, ладно? Не бойся.

— Хорошо.

Я вылезаю из машины и по свежему снегу, проваливаясь по щиколотку, бреду к Никольскому. Он курит, глядя в какую-то точку на снегу. Курит нервно, словно специально отвернувшись от машины. Мне хочется что-нибудь ему сказать, но что можно сказать мужчине, на которого вдруг свалился «воскресший» ребенок?

— Ты в порядке? — спрашиваю я самое идиотское, что только могло прийти в голову.

— Не знаю.

— Мне тоже страшно. Но ты ведь знаешь, что так правильно.

— Я его похоронил. Он семь лет рос без меня. Зачем ему нужен отец?

Я подхожу поближе, потом, подумав, останавливаюсь почти вплотную и заглядываю в уставшие, бесконечно грустные глаза.

— Я впервые в жизни вижу мужчину, у которого такая сильная связь с детьми. У которого идеальное взаимопонимание с дочерью. И который так сильно тоскует по сыну, хотя видел его лишь однажды. Будет сложно. Но я тебе помогу, а ты поможешь мне. И у нас еще Машка, помнишь? Нам нужно сделать так, чтобы для нее это не стало очередным стрессом. И Дима будет осваиваться. И твое окружение сожрет нас без соуса и приборов.

— Ксюха, — невесело усмехается Вова, — психология — не твое.

— Не издевайся. Я тебе помогу.

Поднимаюсь на цыпочки, чтобы коснуться губами его носа. Почему носа, не знаю, просто милый жест. Да и неловко как-то целоваться на глазах у ребенка, а в том, что Димка смотрит на нас в окно машины, я не сомневаюсь.

— Все закончилось. Даша нашла покой. О моем отце мы забудем здесь и сейчас. Дима с нами и мы обязательно постараемся наверстать семь лет, и он обязательно поймет, зачем ему такой отец, как ты. Проведем Машку через эти перемены. Поможем Насте справиться со стрессом. Начнем все с начала. И все будет хорошо. Только поверь мне, пожалуйста. И не рычи больше, я никогда не хотела твоей боли.

— А я твоей хотел. Зачем тебе все это? Я не хочу, чтобы ты мучила себя потому что взяла вину отца.

— Понимаешь, когда-то давно жила маленькая девчонка, студентка, которая влюбилась в сына отцовского партнера по бизнесу. Потом была девушка, которая любила отца своего ребенка. Потом была девушка с вишневыми волосами, которая ненавидела тебя, а потом — ненавидела тебя любить. Теперь девочка выросла, девушка избавилась от наивности. А любить не перестала. Я не могу обещать, что забуду о том, что с нами было. Но через некоторое время хочу вспомнить что-нибудь очень хорошее.

Все же приподнимаюсь и целую, осторожно касаюсь ледяных твердых губ, которые нехотя оттаивают под моим дыханием. Мой снежный мальчик, измученный, измучивший меня, смотрит с надеждой, что его не бросят. Наверное, у меня такой же взгляд и — боги! — сколько у нас впереди. Сколько придется перешагнуть, стиснув зубы, сколько забыть, сколько пережить снова во сне.

Потом морщусь и высовываю язык, делая вид, что мне очень противно.

— Фу, Никольский, ты когда курить бросишь?!

Он смеется, бросает сигарету в сугроб, следом туда же летит и пачка.

— Все. Бросил.

Мы возвращаемся домой. Маша у дедушки, и он сокрушается, что не догадался раньше: Настя впервые с выписки из больницы вышла из комнаты, чтобы погулять с ней в саду. Дима отрубается, едва я готовлю ему комнату, я стараюсь не замечать его страх перед огромным домом, перед незнакомыми людьми, но не могу не думать о том, что мы поступили очень эгоистично. Хотя, скорее, я… вырвать ребенка из привычной среды, привезти в неизвестность. Хорошо хоть хватает ума не ждать благодарности.

— Ничего не бойся, — говорю я. — Отдыхай, завтра нужно будет делать кучу дел. Усыновление — непростая штука.

— А почему вы решили меня усыновить?