Необоримая стена

И чем больше он размышлял, тем сильнее становилась его уверенность в том, что именно увольнение грозит ему опасностью. Вдруг что-то щелкнуло в его голове, как будто кто-то включил тумблер, и он четко вспомнил прошлое увольнение три недели назад.

Тогда он и его сослуживец Синицын познакомились с одной молодой женщиной, с которой гуляли по парку отдыха, ели мороженое, катались на аттракционах. Что говорить, после постоянного мужского общества присутствие любой женщины, красивой или не красивой, молодой или не очень, действует на нормального мужчину, как гипноз. Ради того, чтобы прикоснуться к ее руке, он готов на многое, а ради поцелуя, он готов уже на все. А Марина, так ее звали, была очень мила, хоть ей было уже около тридцати. Она была весела и не жеманничала. А когда он довольно откровенно обнял ее, кокетливо скосила на него глаза и сказала:

– Ах, Евгений, вы прямо, как поручик Ржевский, такой же пылкий.

Немудрено, что у них с Синицыным «поехала крыша» от запаха ее духов и накрашенных губ.

Марина больше благоволила к нему, но иногда заигрывала и с Синицыным. Они, совершенно обалдевшие, чуть не прозевали окончание увольнительной и еле успели проводить ее домой. Около дома она с обворожительной улыбкой сказала:

– Ну, мальчики, вот я и дома. Моя квартира номер девять на третьем этаже. Может зайдете, чаю выпьем?

Им так хотелось зайти, но эта чертова увольнительная.…В другой раз они бы решились и на самоволку, но как раз в этот день дежурным по батальону был старший лейтенант Козлов. Его, конечно «за глаза», называли фашистом за то, что он любил, прохаживаясь вдоль строя, постукивать по голенищам своих хромовых сапог прутиком, похожим на стек. Это был настоящий зверь в офицерской форме. Однажды он запустил табуреткой в замешкавшихся в казарме только что прибывших молодых солдат, а уж дать дневальному «в зубы» при недостаточно четком докладе, было у него вообще в порядке вещей. Его боялись и молодые и деды, и сама мысль о том, что он может поймать их в самоволке, вселяла неподдельный ужас. Поэтому чаепитие решено было перенести на следующий раз. На том и расстались.

Надо ли говорить о том, что для них обоих ожидание следующей увольнительной превратилось в изощренную пытку. Так как в нормальной любви участвуют два человека, то третий, естественно, становится лишним. Исходя из этого правила, у них с Синицыным началось скрытое соперничество, выражающееся в тщательном замалчивании своих планов в отношении Марины. Такой дружбы, как раньше, уже не было. Они стремились отдалиться друг от друга, чтобы, не приведи господи, им не пришлось пойти в следующее увольнение вместе. Но богу было угодно опять свести их. Завтра, в субботу, им опять вместе давали увольнительную. Отказаться от увольнительной может только дурак, поэтому им предстояло хитрить и изворачиваться, чтобы отделаться друг от друга, в то время, как каждый из них рассчитывал быть у Марины в гостях, естественно без товарища.

– Марина? Какая опасность может исходить от нее? – напряженно думал Евгений.

Так как чаепитие должно было кончиться весьма недвусмысленно постелью, и одна мысль об этом приводила в трепет солдатское сердце, он думал о венерических болезнях, но причем тут смерть, было не понятно. После того, как он не видел женщин почти два года, венерические болезни казались ему простудой, и в расчет не принимались. Да и вспоминая Марину, он никак не мог себя заставить думать о том, что она может быть чем-то таким больна.

– Нет, это не она грозит мне опасностью. – твердо решил он и даже тряхнул головой, как бы откидывая эти бредовые мысли. Но в этот момент в его памяти всплыли глаза того молодого и слова, звучащие, как из загробного мира:

– Мой долг тебя предупредить.

Он посидел немного, снова приходя в себя, и с горечью подумал:

– Что же мне теперь не идти в увольнение? Черт побери, этот молодой меня психом сделает. И зачем только я с ним связался?

Страх, какой-то непонятный и животный, поднимался со дна его души и медленно поглощал образ Марины, который исчезал в черной клубящейся бездне, подобно картине, тонущей в черном омуте.

На следующий день в наглаженных кителях и начищенных ботинках они с Синицыным вышли за КПП и направились в город.

– Знаешь, я в кино пойду. – сказал Евгений Синицыну.

У того даже челюсть отвисла от неожиданности. Он рассчитывал, что ему придется что-то врать, чтобы отделаться от попутчика, а тут он сам отваливал. Что-то тут не «лепилось» и обалделое выражение на его лице сменилось хитроватой ухмылкой.

– На какой же фильм пойдешь? – спросил он.

Но Евгений опять «выбил его из седла», махнув рукой и сказав, с каким-то трагическим выражением лица:

– Какой будет, на такой и пойду.

На том они и расстались.