Необычайные приключения Тартарена из Тараскона. Бессмертный

— Я счастлив!.. — насмешливо проговорил офицер и обратился к зрителям: — Григорий Черногорский… Кому это хоть что-нибудь говорит?.. Никому!

Возмущенный Тартарен сделал шаг вперед.

— Позвольте… Я знаю кнэзя! — твердо вымолвил он с сильным тарасконским акцентом.

Офицер смерил его взглядом и пожал плечами:

— Ах, вот как? Прекрасно!.. В таком случае поделите между собой пропавшие двадцать франков, и кончен разговор.

С этими словами он повернулся и исчез в толпе.

Пылкий Тартарен хотел было броситься за ним, но князь удержал его:

— Оставьте… Я сам с ним разделаюсь.

И, подхватив Тартарена под руку, он поспешил увести его.

Очутившись на площади, князь Григорий Черногорский снял шляпу, протянул нашему герою руку и, силясь припомнить его фамилию, начал с запинкой:

— Господин Барбарен…

— Тартарен! — робко поправил тот.

— Тартарен, Барбарен — не все ли равно? Мы теперь друзья до гроба!

И доблестный черногорец с остервенением потряс ему руку… Можете себе представить, как был горд тарасконец!

— Кнэзь!.. Кнэзь!.. — повторял он в восторге.

Через четверть часа оба уже сидели «Под платанами» — в уютном ночном заведеньице, терраса которого спускалась прямо к морю, и тут, спрыснув отменный «салат по-русски» превосходным критским вином, они сдружились окончательно.

Трудно себе представить более обаятельного человека, чем этот черногорский князь. Тонкий, стройный, курчавый, завитой, тщательно выбритый, украшенный какими-то необыкновенными орденами, с бегающими глазками и вкрадчивыми движениями, он говорил с чуть заметным итальянским акцентом и был отчасти похож на безусого Мазарини^{23}; вдобавок он кстати и некстати сыпал цитатами из Тацита, Горация и Юлия Цезаря.

По его словам, он принадлежал к древней династии, но еще в десятилетнем возрасте пострадал за свои либеральные убеждения: родные братья добились его изгнания, и вот с тех пор он, философ, движимый любознательностью, а также для развлечения, странствует по свету… И — потрясающее совпадение: князь прожил три года в Тарасконе! Когда же Тартарен выразил удивление по поводу того, что ни разу не встречался с ним ни в Клубе, ни на эспланаде, его высочество ответил уклончиво: «Я почти не выходил…» Тарасконец же из деликатности воздержался от дальнейших расспросов. В жизни высоких особ столько таинственного!

Как бы то ни было, князь Григорий оказался приятнейшим человеком. Потягивая розовое критское вино, он терпеливо слушал рассказ Тартарена о мавританке, а так как он знал всех здешних дам наперечет, то даже вызвался в самом скором времени разыскать ее.

Пили много и долго. Пили за алжирских дам, за свободную Черногорию…

А внизу, у самой террасы, плескалось море, и волны во мраке ночи бились о берег так, словно кто-то встряхивал мокрые простыни. Воздух был тепел, небо усеяно звездами.

В ветвях платанов пел соловей…

По счету уплатил Тартарен.

Тартарен из Тараскона

X

Назови мне имя твоего отца, и я скажу тебе название этого цветка

Ох и мастера же эти черногорские князья поддевать на удочку!

Проведя с тарасконцем вечерок «Под платанами», наутро, спозаранку, князь Григорий был уже у него в номере.

— Скорей, скорей, одевайтесь! Мавританка ваша отыскалась… Ее зовут Байя… Двадцать лет, прекрасна, как ангел, и уже вдова…

— Вдова? Это мне повезло! — радостно воскликнул славный Тартарен, опасавшийся восточных мужей.

— Да, но она находится под неусыпным надзором, брата…

— А, черт!..

— Свирепого мавра, который торгует трубками на Орлеанском базаре…

Молчание.

— Ну, ничего! — продолжал князь. — Вы не робкого десятка, вас такая безделица не остановит. А затем можно будет купить у этого корсара несколько трубок, и, я думаю, он сдастся… Ну одевайтесь, одевайтесь… сердцеед вы этакий!

Бледный, взволнованный, пылая страстью, тарасконец спрыгнул с кровати и, поспешно застегивая просторные фланелевые кальсоны, спросил:

— Что же мне делать?

— Напишите вашей даме, только и всего, и попросите назначить свидание.

— А разве она знает французский язык? — с разочарованным видом спросил простодушный Тартарен, мечтавший о Востоке без всякой примеси.

— Ни единого слова не знает, — не моргнув глазом, ответил князь. — Вы мне будете диктовать, а я буду переводить.

— Ах, князь, как вы добры!

И тарасконец молча зашагал большими шагами по комнате — он собирался с мыслями.

Вы, конечно, понимаете, что алжирской мавританке так не напишешь, как какой-нибудь бокерской гризетке. На великое счастье нашего героя, в памяти его было живо все, что он прочел на своем веку, и это дало ему возможность, мешая напыщенную речь индейцев Густава Эмара с «Путешествием на Восток» Ламартина и отдаленными реминисценциями из «Песни песней», сочинить самое наивосточное письмо, какое только можно себе представить.

Начиналось оно:

«Как страус в песчаной пустыне…»

А кончалось:

«Назови мне имя твоего отца, и я скажу тебе название этого цветка…»