Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов)

Наконецъ, насталъ торжественный, приснопамятный день. Съ разсвѣта весь Тарасконъ былъ на ногахъ. Авиньонская улица и охрестности домика съ боабабомъ были заиружены народомъ. Любопытные тѣснились у оконъ, на крышахъ домовъ, влѣзали на деревья. Тутъ были лодочники съ Рони, носильщики, мальчишки, торговцы и рабочіе, дамы мѣстнаго общества, швеи, ткачихи тафты, члены клуба, — словомъ, весь городъ. Да не одинъ только городъ: съ той стороны рѣки пришли жители Бокера, собрались изъ округи огородники, пріѣхали винодѣлы на своихъ сытыхъ мулахъ, разукрашенныхъ лентами; толпы пѣшаго и коннаго народа, шумъ, говоръ, звонъ бубенцовъ, яркіе наряды. Всѣ спѣшили, толкались, тѣснились передъ домомъ Тартарена посмотрѣть, какъ милѣйшій г. Тартаренъ поѣдетъ убивать львовъ въ Туречину къ туркѣ.

Алжиръ, Африка, Греція, Персія, Турція, — все это представляется тарасконцамъ какою-то невѣдомою, баснословною страной и носитъ одно названіе Туречины, гдѣ живетъ турка (Teurs).

Въ толпѣ съ озабоченнымъ видомъ и гордою осанкой сновали взадъ и впередъ охотники по фуражкамъ, сознававшіе, что и на нихъ отражается нѣкоторый лучъ славы, готовый обвить своимъ ореоломъ голову ихъ предводителя.

Передъ домомъ стояли двѣ большія телѣги. Въ отворявшуюся отъ времени до времени калитку можно было видѣть нѣсколькихъ человѣкъ, важно прохаживавшихся по саду. Носильщики вытаскивали изъ дома чемоданы, ящики, мѣшки и укладывали ихъ на подводы. При появленіи каждаго тюка въ толпѣ пробѣгалъ трепетъ, слышались названія выносимыхъ предметовъ: «Это походная палатка… А вотъ консервы… аптека… ящикъ съ оружіемъ… другой…» Охотники по фуражкамъ давали нужныя разъясненія.

Вдругъ около десяти часовъ толпа усиленно заволновалась. Калитка растворилась настежь.

— Самъ, самъ идетъ! — послышались возгласы.

Да, это былъ онъ самъ.

Когда онъ показался на порогѣ, двойной крикъ недоумѣнія огласилъ улицу.

— Турка!

— Въ очкахъ!

Отправляясь въ Алжиръ, Тартаренъ счелъ дѣйствительно нужнымъ облечься въ алжирскій костюмъ. Бѣлыя, широкія панталоны пузырями, куртка съ металлическими пуговицами въ обтяжку, необычайной ширины красный поясъ, открытая шея, бритая голова, а на головѣ громадная красная феска съ длиннѣйшею синею кистью. При этомъ по тяжелому штуцеру на каждомъ плечѣ, огромный охотничій ножъ за поясемъ, патронташъ на животѣ поверхъ пояса, сбоку револьверъ въ кожаномъ чехлѣ. Въ такомъ убранствѣ предсталъ онъ передъ изумленною толпой… Виноватъ, я забылъ очки: невиданной величины синія очки до нѣкоторой степени смягчали черезъ-чуръ свирѣпый видъ нашего героя.

— Да здравствуетъ Тартаренъ!… Vive Tartarin! — вопилъ народъ.

Знаменитый мужъ улыбнулся; раскланяться онъ не могъ, — ружья мѣшали. Къ тому же, онъ зналъ теперь цѣну популярности; быть можетъ, въ глубинѣ души онъ проклиналъ своихъ безжалостныхъ соотечественниковъ, вынуждавшихъ его ѣхать, чортъ знаетъ куда и чортъ знаетъ зачѣмъ, покинуть свой уютный уголъ, бѣленькій домикъ, любимый садикъ. Только онъ никому и виду не показалъ.

Спокойный и гордый, хотя и блѣдный немного, онъ вышелъ на улицу, осмотрѣлъ подводы, все ли хорошо уложено, и твердымъ шагомъ пошелъ къ желѣзнодорожной станціи, даже не оглянувшись на домикъ съ боабабомъ. За нимъ шелъ храбрый капитанъ гарнизонной швальни, предсѣдатель суда Ладвезъ, оружейникъ Koстекальдъ и всѣ охотники по фуражкамъ; потомъ ѣхали подводы, за ними народъ.

У вокзала его встрѣтилъ начальникъ станціи, старый алжирецъ тридцатаго года, и крѣпко, горячо пожалъ ему руку. Курьерскій поѣздъ изъ Парижа въ Марсель еще не приходилъ. Тартаренъ съ ближайшими спутниками вошелъ въ вокзалъ. Начальникъ станціи приказалъ запереть двери во избѣжаніе давки на платформѣ.

Минутъ пятнадцать Тартаренъ прохаживался по залѣ, окруженный охотниками по фуражкамъ. Онъ говорилъ о своемъ путешествіи, о предстоящей охотѣ, обѣщалъ присылать львиныя шкуры. На нихъ записывались, какъ на кадриль царицы бала.

Благодушно спокойный, подобно Сократу въ роковую минуту послѣдняго прощанья съ учениками, смѣлый путешественникъ каждому умѣлъ сказать доброе слово; онъ бесѣдовалъ просто, задушевно, какъ бы желая оставить за собою впечатлѣніе тихой грусти и сожалѣній. У охотниковъ по фуражкамъ выступали слезы на глазахъ; въ душѣ иныхъ, Ладвеза, напримѣръ, и аитекаря Безюке, шевельнулось чувство раскаянія. Кое-кто плакалъ, отвернувшись въ уголъ; а съ улицы неслись клики народа:

— Да здравствуетъ Тартаренъ!

Но вотъ прозвонилъ колокольчикъ, глухо прогремѣлъ поѣздъ, раздался свистъ локомотива.

— Кому въ Марсель, пожалуйте въ вагоны!

— Прощай, Тартаренъ!… Прощайте! Adieu, Tartarin!…

— Прощайте… всѣ прощайте! — проговорилъ великій человѣкъ, въ лицѣ храбраго капитана Бравиды послѣднимъ лобзаніемъ простился съ милымъ его сердцу Taраскономъ и быстро направился въ вагону, биткомъ набитому парижанами, которые чуть не померли со страху при видѣ этого необыкновеннатъ человѣка, съ голови до ногъ вооруженнаго штуцерами, револьверами и ножами.

XIV

Марсель. — Море