Необычный монах

Евтропий тоже работал под началом монастырского келаря, брата Мэтью, и в деле своем проявлял усердие и сметку. Он был грамотен, но писал не слишком споро и аккуратно. Вполне могло статься, что, когда заболел брат Амвросий, он рассчитывал сам заняться его грамотами и счетами и обиделся, узнав, что ему предпочли другого писца, к тому же еще и мирянина. Могло быть так, могло и иначе — трудно сказать что-либо определенное о столь скрытном человеке. Однако же никто не способен замкнуться в себе навеки. Рано или поздно скорлупа его одиночества непременно даст трещину: достаточно одного неожиданного, но неодолимого порыва или даже неосторожно оброненного слова, и тайна перестанет быть тайной, а чужак — чужаком.

Так или иначе, Кадфаэль, справедливо полагая, что чужая душа потемки, всегда предпочитал воздерживаться от скоропалительных суждений. Ведь что ни говори, а удел души — вечность.

Уже пополудни, когда Кадфаэль вернулся на двор забрать семена, оставленные для просушки на чердаке, навстречу ему попался Джэйкоб. Молодой человек, по всей видимости, уже закончил свою писанину и теперь с весьма довольным и важным видом направлялся в предместье. На поясе у него висела объемистая кожаная сума — такая же, как у мастера Рида.

— Я гляжу, Уильям не все сборы взял на себя, — промолвил, завидя его, Кадфаэль. — Он и на твою долю работенку оставил.

— Я бы с радостью взял на себя куда больше, — с достоинством, но не без огорчения отозвался Джэйкоб. Несмотря на крепкое телосложение, он выглядел гораздо моложе своих двадцати пяти лет, скорее всего, благодаря простодушному лицу и по-детски наивным глазам. — Гораздо больше. Но мастер Уильям сказал, что на это у меня уйдет слишком много времени, потому как я еще плоховато знаю наших арендаторов. На мою долю он оставил лишь несколько переулочков в монастырском предместье, чтобы я мог особо не торопиться. Я поначалу расстроился, но, поразмыслив, понял, что он прав: с непривычки мне с этим делом быстро не управиться. Жаль мне мастера Уильяма, — добавил молодой писец, сокрушенно качая головой, — уж больно он убивается из-за своего сына. Вот и нынче придется ему улаживать сыновьи делишки — сказал, чтобы я не волновался, ежели он подзадержится. Ну да ладно, хочется верить, что у него все обойдется.

С этими словами Джэйкоб поправил суму и уверенным шагом направился к сторожке. Преданный помощник спешил получше да побыстрее выполнить поручение начальника, хотя у него — в его-то годы — могли быть и иные заботы.

Забрав семена, Кадфаэль вернулся в свой садик, с часок с немалым удовольствием провозился на грядках, а потом вымыл руки и пошел в лазарет взглянуть, как обстоят дела у брата Амвросия. Тому явно стало получше, потому как на этот раз он сумел-таки прохрипеть на ухо Кадфаэлю:

— Пожалуй, я мог бы подняться да подсобить бедняге Уильяму, а то ведь у него поди голова идет кругом. В такой-то день…

Кадфаэль прекратил излияния старика, прикрыв ему рот большой шершавой ладонью.

— Не дури, — сказал он, — лежи спокойно. Они и сами справятся, а коли им и придется попотеть, так для тебя же лучше. Узнают тогда, каково без тебя обходиться, — сразу оценят по достоинству. И впредь будут ценить.

Кадфаэль покормил больного и вернулся к своей работе в саду. Уже начинали служить вечерню, когда в церкви появился запыхавшийся брат Евтропий. Как всегда, угрюмый и молчаливый, он торопливо занял свое место среди братьев. А по окончании службы, когда монахи выходили из церкви, чтобы отправиться в трапезную на ужин, вернувшийся из своего обхода Джэйкоб из Булдона как раз проходил мимо сторожки, возвращаясь в обитель. Горделиво прижимая к себе кожаную суму, наполненную собранными с арендаторов деньгами, он озирался по сторонам в поисках Уильяма Рида, по-видимому, желая похвастаться успешно выполненным заданием. Однако управителя нигде не было. Не вернулся он и через полчаса, когда монашеский ужин подошел к концу. Вместо него в сгущающихся сумерках показался Уорин Герфут с неизменным узлом на плече. Вид у торговца был усталый, а ноша его, казалось, не слишком полегчала по сравнению с утром.

Основной, обеспечивающий ему средства к существованию промысел Мадога, прозванного Ловцом Утопленников, в том и заключался, что он в любое время года извлекал из Северна мертвые тела. Помимо того, имелись у него и сезонные занятия — такие, что и развлечение ему доставляли, и давали дополнительный заработок. Больше всего он любил ловить рыбу, особенно по ранней весне, когда перед нерестом вверх по реке устремлялись лососи. Уж больно ему нравилось видеть, как здоровенные серебристые рыбины то и дело выпрыгивают из воды. Всепобеждающая тяга к продолжению рода заставляла их преодолевать течение и подниматься на несколько миль вверх, но некоторым рыбам на этом пути суждено было сделаться добычей Мадога, прекрасно знавшего, где и когда установить снасти.