Необыкновенные любовники

— Ах, — вскричал Конрадо, — я любил ее… Она улыбалась Альберто, и эта улыбка была насмешкой надо мной. Альберто был любим. Ему было назначено целовать этот прекрасный рот, пить его дыхание, сжимать в объятиях это тело, а я, я…

Он стоял на пороге, готовый уйти. Взор его не мог расстаться со статуей Джульетты. Длинная слеза стекала по его щеке. Я ощутил в своем сердце меланхолическую жалость. Ночью я его увидел во сне. Слеза не высохла на его мертвенно бледной щеке.

Утром я велел перенести к нему статую Джульетты. «Возьми ее, — писал я ему. — Она твоя; пусть она утешает твое одиночество. Не благодари меня. Да поможет тебе вечная против живущей!»

* * *

Каждый год, при возвращении весны, в городе устраивались маскированные празднества. Одни из них собирали знатных синьоров с их женами; на них старались появляться в полном великолепии; но я предпочитал этим величественным удовольствиям маскарады более свободного круга, куда молодые люди приводили своих возлюбленных и где куртизанки заменяли матрон. Вот там я с удивлением и встретил Альберто Коркороне. Увидев меня, он уклонился в сторону и сел на другом конце стола. Джульетта, находившаяся рядом с ним, приветствовала меня грациозным кивком головы. Она показалась мне удивительно прекрасной, но необычайно бледной.

Когда все вышли в сад подышать свежим воздухом, я прошел на террасу. Моттероне струился у подножия стены с нежным и глубоким шумом. Отсветы фонарей качались в нем. Запах мутной воды поднимался от реки, смешиваясь украдкой с благоуханием ночных цветов. Когда я возвращался в дом, на повороте одной из аллей меня остановил Альберто.

— Я хочу поговорить с тобой! — сказал он отрывистым и глухим голосом, в котором я почувствовал скрытый гнев.

Мы сели на скамью. В темноте я слышал, как ножны его кинжала царапали камень. Должно быть, невидимая рука Альберто теребила рукоять.

— Ты отдал статую Конрадо? — внезапно спросил он после минуты молчания.

Я наклонил голову, но в темноте ему показалось, что я ничего не ответил, и он повторил жестким голосом:

— Ты отдал статую Конрадо?

— Да.

Легкий ветер колебал листву. Минутами нас озаряло мерцание висячего фонаря. Альберто смотрел на меня с бешенством. На рукояти рубин краснел каплею крови.

— Ты ревнуешь! — сказал я ему.

Я говорил ему долго, очень резко и сурово. Он оставался мрачным и молчаливым. Вдруг он разразился внезапным смехом.

— Ты прав, я ошибаюсь. Я на тебя сердился. Не все ли равно теперь, будет ли эта статуя здесь или там. Что значит пустое, мертвое изображение? Я уж думал идти к Конрадо и отнять эту статую; и если бы я его увидел, я бы его убил. Нет, биться за женщину из мрамора, когда мы не бились за женщину из плоти! Ха, ха!

Он, казалось, вдруг повеселел от этой мысли и, положив руку на мое плечо, шептал мне на ухо:

— Какое это должно быть мучение! Он любит ее, а она неподвижна, холодна, молчалива и бесстрастна. Он говорит, она не отвечает. Сколько бы ни ходил он вокруг нее, пустые глаза ее не видят его. Кажется, что она есть, но ее никогда не будет. Да, в самом деле, я был неправ. Бедный Конрадо! Он любил ее; а я, я люблю ее и обладаю ею. Посмотри, как она прекрасна.

Джульетта подходила к нам. Взошла луна, тяжелая и желтая. Издали доносилась музыка. Джульетта села рядом с Альберто. Одной рукой он взял ее руку, а другую положил на обнаженную грудь своей возлюбленной. Он ласкал ее линии и напряженной ладонью приподнимал округлость; потом, раздвинув пальцы, пропустил между ними подобно рубину кольца острый и мясистонежный сосок слегка сдавленной груди. Альберто искоса глядел на меня. Он следил за мной. И мне кажется, что, если бы я обнаружил самый легкий признак желания, он убил бы меня.

Он по-разному продолжал ласкать сладостную грудь Джульетты. Я оставался бесстрастным и не опускал глаз.

Мы покинули тень деревьев и все трое направились в дом. Ветер колыхал фонари. Это был тяжелый и лихорадочный, можно сказать, подозрительный ветер. Город, впрочем, часто бывал нездоровым, в особенности весной и осенью. Дышащие заразой извивы Моттероне порождают опасные испарения. В такое время года лихорадка царит непрерывно, и поэтому здешние женщины часто слабы, бессильны и болезненны. Вот почему, когда я увидел Джульетту в винограднике старого Бернардо, с корзиной, полною винограда, ее здоровая красота так поразила меня. Горному воздуху, запаху стойл, смолистому благоуханию сосен была она обязана своею сладкой и великолепной плотью. Но краски ее щек погасли. В этот вечер под глазами у нее были синеватые круги, лицо побледнело, и если бы я захотел изобразить ее средствами своего искусства, то в качестве материала я прибегнул бы не к ослепительной белизне мрамора, а к темноватым тонам бронзы.

* * *