Необыкновенные приключения юных кубанцев

— Сожалею, что так вышло, весьма сожалею, — не дал он ей договорить. — Постараюсь вам помочь, фрау Ольга… Не медля свяжусь по телефону, прикажу снять ваших ребят и доставить обратно. Думаю, они не успели отъехать слишком далеко.

— Пожалуйста, господин Бёзе! Буду век за вас бога молить!

Комендант достал записную книжку:

— Назовите их данные.

— Марта Цегеле. А имя мальчика — Андрей. Андрей Гончаров, — вспомнила она и фамилию.

— Займетесь текущими делами с господином Пфердом. — Положив записную в карман, Бёзе поднялся из-за стола. — Дам ему распоряжения и сразу же еду хлопотать по вашему делу. Можете на меня положиться. Но: если ваши ребята действительно окажутся в числе набранных нами.

За, в общем-то, непродолжительное время работы под началом этого гестаповца Ольга Готлобовна достаточно хорошо узнала натуру Бёзе: безжалостен, лицемерен. Ей страстно хотелось надеяться на благополучный исход (отпали всякие сомнения, что дети стали жертвой облавы), однако, услышав это его «но», поняла: палец об палец не ударит, чтобы помочь её материнскому горю, отделается лживыми заверениями…

Ах, если б знать, если б предвидеть!.. Зачем, господи, согласилась на эту, такую опасную, такую рискованную работу!.. — уже в который раз корила себя, горько сетовала. Но ведь и не неволили, — оправдывалась сама перед собой. Предупреждали: случиться может всякое, даже самое худшее. После долгих и глубоких раздумий дала согласие. Сообразуясь с долгом перед Родиной и необходимостью борьбы с чумой века — фашизмом. Значит, нужно крепиться, взять себя в кулак. И всё стерпеть ради миллионов людей — не только советских, но и обманутого, оболваненного народа самой Германии, с которым она как-никак одной крови.

А может — теплилась и такая, пусть — маленькая, надежда — даст бог, партизаны проявят оперативность, сумеют спасти детей от неминуемой гибели. Ведь сведения об эшелоне уже ушли по цепочке…

В кабинет, где всё ещё подавленная, разбитая горем, сидела Ольга Готлобовна, вошёл помощник коменданта, офицер баскетбольного роста, тощий, словно жердь, с повязкой на левом глазу и вытянутым, как лошадиная морда, лицом.

— Мне поручено допросить с вами двух недочеловеков, — сообщил он, не взглянув на неё и даже не поздоровавшись; кроме арийского гонора, в голосе сквозила ещё и явная досада. — Необходимо установить, не связаны ли они с каким-нибудь бандформированием.

Вести допрос с этим садистом уже доводилось, и она знала: издевательства над арестованными, их муки доставляют ему пьянящее наслаждение. Возможно, ещё и оттого, что один из истязуемых им лично ухитрился лишить его левого глаза. Поэтому попросила:

— Только, ради бога, без жестокостей!..

— Пора бы уже и привыкнуть! — упрекнул Пферд.

— Боюсь, я никогда не смогу привыкнуть к людским страданиям. А сегодня у меня и самой горе, нервы на пределе — не выдержу…

— Да, я в курсе дела. Весьма вам сочувствую. Хорошо, обойдёмся без крайних мер. Пройдёмте в мой кабинет.

Явившемуся на вызов дюжему адъютанту — он же подручный, специалист по истязаниям — Пферд приказал доставить арестованного за убийство полицая. Им оказался тщедушный мужичонка лет за сорок. Короткие пепельные волосы в нескольких местах склеены кровоподтёками, лицо в синяках, руки связаны назад. Обречённо-равнодушным взглядом окинул он обстановку, скользнул по стоящей у стола женщине, задержался на чёрной повязке гитлеровца, на его набрякшей гармошке под льдинкой правого глаза. Тот с минуту его разглядывал, словно хотел запомнить надолго, затем стал говорить, не глядя на переводчицу.

— Вы обвиняетесь в убийстве полицейского, — перевела Ольга Готлобовна.

— Тем не менее, вам обещают сохранить жизнь, если сознаетесь, по чьему заданию совершено это преступление.

— Нихто мени не давав ниякого задания, — спокойно ответил арестованный.

— А убыв я ёго згарячу, бо полицай чуть не покалечив мою дочку, — сказал с ударением на «у». — Знаю, шо вынуватый, и готовый ответить за ето спольна… Токо… — тут его голос дрогнул, стал просящим, — пожалуста, хай отпустять дивчину — она ни в чому не повынна!

Ольга Готлобовна, глядя то на него, то на Пферда, переводила; последний делал какие-то пометки в деле.

— Вас спросили, — перевела она следующий вопрос, — почему до сих пор не была сдана винтовка? Вас вооружили ею партизаны?

— Та яки, в биса, партизаны!.. Вынтовка — мое личнэ оружие. Батальён отступав блызько от станыци, — стал объяснять заподозренный в связях с партизанами, — а у меня тута двое диток та хвора жинка… У нэи беркулёз. Отпросывся на мынутку — глянуть, як воны тута, та дома й остався. А не здав — так усе було николы…

Задав ещё пару вопросов, Пферд поставил резолюцию: «В расход всю семью».

Следущим для допроса был доставлен подросток лет шестнадцати — невысокий, коренастый, лицо в оспинах. Тоже со следами побоев и со связанными назад руками. Поставив его среди кабинета, подручный встал в дверях — ноги шире плеч, руки за спиной.

— Назови фамилию и имя, — перевела Ольга Готлобовна требование помощника коменданта.