Необыкновенные приключения юных кубанцев

— Теперь уже поздно… теперь плачь не плачь — назад не воротишь. Перестань, успокойся, слышишь? — Выпрямил её, легонько встряхнул; та продолжала страдальчески, взахлёб плакать. Притянул к себе, заговорил в самое ухо: — Знать бы, что твоя мама больная, я бы утащил и отца… Но, может, всё ещё обойдётся. Может, он одумался и тоже смылся вслед за нами. И давно уже спрятали твою маму где-нибудь подальше, у добрых дюдей. А если нет, мы с ребятами завтра наведаемся к вам. Она наверняка ещё дома — неужели фрицы станут забирать такую больную! И мы перенесём её к соседям. У вас есть там хорошие, надёжные соседи?

— Есть, конешно… — Уговоры подействовали-таки успокаивающе. — Тётя Лена… Можно к ней, она не откажет. — Отстранилась, вытерла слёзы. — Я тоже пойду с вами, ладно? Спрячем её в погребе, у тёти Лены он прямо в комнате. Там её ни за что не найдут!

— Об этом мы поговорим после, посоветуемся. Мне не совсем понятно, — переменил он тему: — где ж был твой папа до этого, почему не вмешался раньше?

— Был тут же, в сарае. Увидел, что идёт к нам полицай, и спрятался — подумал, что за ним. Потому как не явился на регистрацию.

— Застрелил из ружья?

— Из винтовки. Которую принёс, но немцам не сдал, а прятал в сарае.

— Откуда принёс? — не понял Ванько.

— Когда отступали наши, он отпросился на минутку домой — проведать. А потом не догнал своих и вернулся. Думал, винтовка ему ещё пригодится, когда немца станут прогонять.

— Да… Жалко, что я не знал этого! Твой батя — хороший человек, надо было мне и его силком утащить из кутузки… А откуда у тебя эта смуга на руке, тоже полицай ударил?

— Только уже другой. В стансовете. Узнал, что ихний убит из-за меня, да как хлестанёт плёткой, трёх-хвостой. Смуги не только на руке… Хорошо хоть по лицу не досталось.

— Знаю я этого гада, он — с нашего хутора. Я ему за тебя как-нибудь ребра посчитаю! — погрозился Ванько, поднимаясь. — Пойдём, уже недалеко.

Теперь шли вдоль рядков, в направлении гравийки.

— Как ботинки, лучше стало?

— Спасибо: и не хлябают, и не жмут. А мы не заблудимся?

— Здесь я и с завязанными глазами не заблужусь. Скоро выйдем к гравийке, там идти будет легше.

Н а к и н у в на плечи сложенную треугольником тёплую шерстяную шаль — сентябрьские ночи становились всё свежей, — Агафья Никитична дожидалась сына на табуретке посреди двора. Место выбрала с таким расчётом, чтобы видны были и калитка на улицу, и стёжка вдоль межи, на которой, если идти со стороны балки, мог появиться Ванько. Она изболелась душой, и было отчего: обещал вернуться засветло, уже глубокая ночь, а его всё нет и нет… У ног примостился Туман, повиливал при каждом её движении мохнатым рыжим хвостом, как бы давая понять, что он тоже не дремлет, отнюдь — весь превратился в слух и внимание.

Вот он оторвал морду от лап, посмотрел в сторону огорода и коротко брехнул. Ещё никого не видя, Никитична вздохнула с облегчением: слава те господи — вернулся! Подхватилась и вслед за псом поспешила навстречу.

— Где ж вас нечистая носит, непутёвых! Я уже все очи проглядела дожидаючись, — напустилась было журить, но, разглядев рядом с сыном девушку, осеклась. — А разве?.. Я думала, ты с Андрюшкой…

— Тамара, познакомься: это и есть моя ворчливая мамаша, — сказал Ванько. — Туман, нельзя! — цыкнул на пса, обнюхивающего незнакомку.

— Здрасьте… — неуверенно произнесла последняя.

— Здравствуй… — Никитична казалась растерянной. — Невесту, что ли, привёл в дом?

— Мам! Ну какие щас могут быть невесты!.. Просто люди попали в беду, мне удалось вызволить, а деться им некуда. У неё ещё и малышок-братик, оставили пока у тёти.

— То-то я гляжу, вроде как Мотина кофта… А что с Андрюшкой?

— С ним, мам, дела плохи: они с Мартой куда-то делись.

— Как — «делись»? — испугалась мать.

— Не удалось узнать ни как, ни куда, ни вобще… Даже её мать — и та ничего не знает.

— Да что ж случилось-то? Вера уже трижды за вечер наведывалась, места себе не находит… Вскоростях обратно будет…

— Я щас сам к ней пройду. А вы идите в хату, не ждите.

Возвратился Ванько через час-полтора. В передней, служившей одновременно и прихожей, и кухней, и столовой неярко светила керосиновая лампа, укрепленная на стене.

— Я уж заждалась… — Мать отложила стирку, затеянную наскоро, в тазике. — Думаю, не случилось ли чего.

— С тёть Верой? Да нет, обошлось малыми слезами. Сперва задержался с нею, пока малость успокоил, потом ещё с Федей постояли, — объяснил Ванько долгое отсутствие. — А Тамара, уже уснула?

— Я с вечера нагрела воды в двухведёрной кастрюле, думала, ты помоешься, как придёшь, да предложила ей. Моется зараз в моей комнате. — Села рядом на лавку. — Ещё токо жить начала, а уже такое несчастье свалилось!.. За что, господи!..

— Плакала?

— Мы обе наплакались… Насилу успокоила. А как же ты с Верой-то, что ей сказал?

— Ой, — тяжело вздохнул сын. — Не в моих правилах, но пришлось немного приврать…

— Тёть Гаша! — позвали из-за двери.

— Подожди, сынок, — подхватилась мать. — Уже, видать, помылась. Сходи-ка пока за водой, а то вёдра порожние.