Неодинокий Попсуев

Единственный врач жил на другом конце станицы. Отец дал деньги и, вытащив из сараюшки разбитый велосипед, послал сына за лекарством. Вихляя всем телом под рамой, мальчик закрутил педали. Доктор буркнул, что денег не хватает и уже ничто не поможет, но всё равно дал бутылочку, написав на бумажке как принимать лекарство. Никоша помчался домой, из последних сил вращая тугие пощелкивающие педали. На песке велосипед занесло, и мальчик упал. Флакон с лекарством разбился. На донышке осталось лишь несколько капель. Никоша показал их отцу. Тот вскочил на велосипед и покатил к врачу. Лекарство опоздало. Мама умерла. Она лежала и улыбалась, будто наконец-то ей выдалась минута покоя, и ребенок подумал: «Вот, взяла и ушла».

Мальчик вырос, служил в армии, после которой остался в Нежинске и до пенсии протрудился на «Нежмаше». Его и по сию пору иногда мучают кошмары. Снится сон, как он, сломя голову, летит за лекарством и боится опоздать. Бешено крутит педали, а они стопорят, и ему приходится продавливать их всем своим весом, прокручиваются, и он грудью бьется о руль, и снова на повороте, где на дороге песок, заносит заднее колесо, и он падает, падает, падает… А потом ему, упавшему, протягивает руку мать, а он чувствует, как скользит куда-то в пропасть, что позади него, но не смеет подать матери руку.

Больше всего Никодим Семенович страдал оттого, что его никто не любил. Так ему казалось. Мама мало говорила ему о своей любви, ей было просто некогда, но он до семи лет ощущал ее любовь беспрестанно, как летнее тепло, даже когда солнца нет. Вместе с ней ушло и это мягкое тепло. До сих пор память о том тепле сохранилась в нем, и согревает его в его затянувшемся одиночестве.

* * *

Жил Никодим Семенович бирюком, хотя на работе со всеми, в том числе и с женщинами, был в ровных приятельских отношениях. Однажды (ему тогда не было еще и пятидесяти) он шел с работы с тридцатилетней Ольгой, разведенной и оттого жизнерадостной. Он на нее «имел виды», о которых та, скорее всего, не догадывалась, но узнай, не возражала бы. В парке к ним подбежал кокер-спаниель, попрыгал возле Ольги и Никодима Семеновича, потом возле мамаши с ребенком. Малыш с радостным изумлением глядел на собачку, пока его мама не сказала хозяйке песика: «Да придержите же свою собаку!»

– Жизнерадостный кокер, – сказала Ольга.

– Слышала, малыш спросил про него: «Она любит меня, да?»

– Понятно. Ребенку не хватает любви.

– С возрастом мы предпочитаем любить, а не быть любимыми.

– А разве это не одно и то же?

– Да как сказать?..

Этот пустяковый на первый взгляд разговор помешал развитию более близких отношений. Никодим Семенович хотел, чтобы избранница его сердца была не просто любима им, а и сама любила его.

* * *

В шестьдесят лет Никодима Семеновича проводили на пенсию, пожелали ему здоровья, долгих лет жизни, надарили ненужных подарков, а друг из Института генетики доктор Гвоздилин вручил плетеную корзинку, издававшую визг. В корзинке оказался трехмесячный поросенок.

– Это карликовая свинья, мини-пиг, чистоплотнее кошки. Вот пособие, тут всё: кормление, дрессура, купание, развитие. Свинка сыщик, круче комиссара Мегре. Опиум, марихуану за версту распознает. Гриб-артишок в центре земли чует. В Израиле мины ищет…

– Да я не ищу марихуану и мины, – растерялся Никодим Семенович.

– Вот и отлично, будет чем на пенсии заняться!

Никодим Семенович души не чаял в своей питомице. Выгуливал, мыл в корыте, кормил с рук. Свинка была не очень крупная, с довольно смышленым рыльцем. Жила она на кухне, в специально отведенном для нее месте, любила смотреть телевизор, предпочитая первый государственный канал, а в последнее время «Культуру». Никодим Семенович называл свинью Арьей Петровной, а остальные – просто Арьей.

В квартире, понятно, был непорядок. Знакомые давно уже прозвали это жилище свинарником, но терпеливо ждали, когда Никодим Семенович пригласит всех на шашлычок или на мясо в горшочках. Каково же было всеобщее разочарование, когда узнали, что тот на старости лет стал вегетарианцем. В сердцах прозвали Никодима Семеновича свинтусом, а свинке подарили шелковый бантик в розовый горошек – в память о разбитых надеждах.

* * *

– У мира один девиз: «Жизнь, отданная еде», – убеждал по телефону Никодим Семенович журналиста Кирилла Шебутного. – Но мы не должны уподобляться этому. Нам нужен иной мир. Не тот, – он ткнул пальцем в слегка облупившийся в трещинах потолок, словно журналист мог видеть его, – а другой, – и он широко повел ладонью перед собой, этим полукругом фактически исчерпав площадь прихожей однокомнатной хрущёвки.

Журналист почему-то брал интервью по телефону, и Никодим Семенович, мало интересовавшийся городскими сплетнями, через час узнал от Попсуева, что этот Шебутной известная в городе личность.

– Журналюга, – сказал Сергей. – Знаю его. Обо мне писал несколько раз. Выспросит по телефону, это у него манера такая брать интервью, что ему надо, всё ему расскажешь, как на духу, а он напишет, чего отродясь не было. И знать не знаешь, кому идти морду бить. А он, может, с тобой в одном подъезде живет.