Неодинокий Попсуев

Пока приезжий беседовал с портье, Попсуев с удовольствием огляделся, обратив внимание на подробности, которые интересуют обычно женщин. У приезжего был здоровый цвет лица, очевидно, от свежего воздуха и свежей пищи, а у портье белые зубы. Приезжий почему-то раздражал своим обликом Попсуева. Он кого-то сильно напоминал ему. «Ну и тип», – думал Сергей. Тип пару раз обеспокоено оглянулся назад, в точности фиксируя место пребывания Попсуева. Сергей не удержался и подмигнул ему.

Но вот приезжего повели наверх, прошел следом и невидимый и непрошеный гость. Приезжий на лестнице обернулся и посмотрел сквозь Попсуева. В его маленьких глазах было недоумение.

– Вот сюда, – показали ему номер.

Ожидания не обманули Попсуева. Номер из двух комнат на втором этаже был достаточно просторным, пока не натопленным, в спальне стояли широкая кровать, тумба с зеркалом и платяной шкаф, а в гостиной буфет, столик и диванчик, располагавший ко сну. Этот отрадный факт – наличие в номере дополнительного спального места – настроил Попсуева на мажорный лад. Он даже полюбовался видом из окна, хотя, откровенно, любоваться особо было нечем. Дома, крыши, трубы.

Расположившись так, чтобы хозяин номера случайно не задел его, Попсуев стал наблюдать его.

Однако пренеприятный тип! Странно даже, что незнакомый человек вызывает такую антипатию. В нем чувствовалась закваска проныры средней руки. Ну, проныра и проныра, а что же так отталкивает в нем? Да глазки, в которых снуют, замирая на минуту-другую, разные мыслишки, выкрашенные одним липким цветом «моё».

– Что такое? – пробормотал приезжий. – И тут голуби? – Он открыл окно и выглянул в него: – Никого. Странно. Эс ист зелтзам[22]

.

«Ба! Да это Ненашев! Вот так встреча!» – от всколыхнувшихся воспоминаний Сергей едва не окликнул Илью Борисовича, но хорошо, что удержался. Попсуев замер, чтобы не беспокоить понапрасну чуткую особу. Надо потерпеть немного, всё равно его куда-нибудь унесет.

Целый час Ненашев распаковывал саквояжи, раскладывал по полочкам белье, коробочки, шкатулки, перекладывал в сервант бутылки и кульки. Это время показалось Попсуеву вечностью, хоть и довольно занятно было наблюдать за старым знакомым. Сергей старался только не смотреть на него в упор, чтобы не будоражить лишний раз его чувства.

Труднее всего было удержаться от чихания. Один раз он не вытерпел и, зажав нос ладонью, чихнул, но мужчина почему-то не обратил на это никакого внимания. Наконец, Ненашев всё разложил, привел себя в порядок и покинул номер. Перед тем, как закрыть дверь, с подозрением осмотрел обе комнаты.

Попсуев достал из серванта бутылку ликера и сделал из горлышка три больших глотка. В это время приоткрылась дверь (видимо, приезжий прислушивался за дверью к звукам в номере) и послышалось восклицание: – О майн гот!

Глазам хозяина номера предстала его бутылка португальского ликера, без всякой опоры висящая в воздухе под углом тридцать градусов вниз горлышком, и также несколько невесомых «глотков» ликера, издающие булькающий звук, на глазах теряющие очертания и цвет и медленно оседающие вниз. В ужасе мужчина вытер платком пот со лба и закрыл дверь. Потом дверь вновь открылась, и Ненашев зашел в номер.

Бутылка стояла в серванте!

Илья Борисович на цыпочках подошел к серванту, достал бутылку, внимательно осмотрел ее, очевидно припоминая сколько в ней оставалось ликеру, покачивая головой, пальцем потер стекло, рассеянно оглядел помещение и в задумчивости удалился, теперь уже окончательно.

«Надо быть осторожнее, – ругал себя Попсуев, – зачем мне неприятности, давно не был на улице? Здесь можно будет перекантоваться до вечера, а потом даже с шумом покинуть номер, пусть Ненашев потом рассказывает всем, что жил в доме с привидениями. Труппа позабавится. А хорошо бы Изольде привет передать! Жаль, нельзя, еще Кондратий хватит Илью Борисовича, и так, наверное, при слове «Сирано» в туалет бежит».

Сергей подошел к зеркалу и удивился, не увидев в нем себя. «Себя-то я вроде как должен видеть, – подумал он, – ведь я ж не привидение». От усталости хотелось спать, и вдруг он понял, что вполне счастлив. Именно «вполне счастлив», ему спокойно и радостно. Чего еще надо? Он не рискнул расположиться на диванчике, забрался в свой закуток и забылся там.

* * *

Потом очнулся, но не совсем, от слов: «А чего вы тут, Павел Иванович, скрючились? Полезайте-ка на перинку, повыше-повыше, косточки-то деревянненькие, небось, оттайте с дороги, ножки-то протяните, что вы всё калачиком? Взбирайтесь-взбирайтесь».

Полусонный, как ребенок, Попсуев долго карабкался на какие-то тюфяки. Откуда-то слышались женские голоса, какое-то время они, как куриное клохтанье и куриные же перья, плавали около него: «ПАВЕЛ ИВАНОВИЧ… Павеливанович… павелива-анови-ич… а-е-и-а-о-и… а-а-а…», но вскоре растаяли, и он уснул.