Неоконченная повесть

Городок наш никогда не славился красивыми или даже просто заметными зданиями – ни одному поколению жителей не выпало выстроить здесь дворцы и хоромы. Правда, от прежних времен осталось несколько более или менее крепких домов, в которых проживали их состоятельные владельцы. Но в основном, на улицах стояли кое-как, вперемежку, ветхие и кривые домишки, словно держась друг за друга. Здесь начиналась, проходила и заканчивалась жизнь евреев, проживался срок, назначенный им судьбой; здесь они жили веками, здесь они продолжают жить и теперь – молятся, ругаются, стареют и уходят в небытие.

Сейчас лето, но на улицах немного людей. По большей части это бедняки, если судить по их ветхим одеждам. Нищета чувствуется на каждом шагу. Слава Богу, что хотя бы солнце одинаково дарит всем свою щедрость, и наше местечко тоже получает свою долю тепла и света, которую не в состоянии отобрать ни бандиты, ни петлюровцы. Густая пыль, смешанная со слезами и грязью, толстым слоем лежит на этой земле. Налетающий ветерок подхватывает ее и, закручивая в воронку, несет по воздуху. Зелени на улицах совсем мало, редкие деревья давно привыкли к одиночеству.

Всего год прошел, как Шоэль не видел родного местечка, но теперь ему кажется, что еще немного – и городок окончательно вымрет. Где пряный запах травы и цветов, которым когда-то дышали эти места, поля, луга и рощи? Вот и базарная площадь – хотя язык не повернется назвать так несколько замызганных прилавков. Большинство лавок и лотков закрылись одновременно со свержением проклятого капитализма. В былые времена здесь единолично правил усатый пристав, наводивший ужас на рыночных торговок. А теперь кончилась его власть, при желании на пристава можно даже плюнуть… – но, боже мой, разве нам становится от этого лучше?

А вот и дом Шмуэлевичей-Штейнбергов. У Шоэля дрогнуло сердце, когда он увидел Малку Зиновьевну. Та быстро прикладывает палец к губам:

– Тихо, Рохеле спит!

Бедная, бедная Малка Зиновьевна… После свалившегося на нее безмерного горя трудно узнать эту когда-то самоуверенную и категоричную женщину… Теперь она уже не вспоминает через два слова на третье свою любимую Жмеринку – родной городок невдалеке от Винницы – ну, вы же знаете Винницу, кто ж ее не знает!..

Нет, поговорить-то ей все же хочется, хотя бы и шепотом. Ах, боже мой, столько всего накопилось за все это время…

– Где Зяма, старый друг и товарищ?

– Зяма человеком стал, – оживляется Малка Зиновьевна.

Она считает, что зятю крупно повезло. После установления советской власти и ликвидации мебельного дела он стал работать бухгалтером на паровой мельнице Лифшица. Сам Лифшиц, понятное дело, удрал, мельницу его конфисковали, и сейчас она работает на народ, хотя и в половину своей прежней мощности. Неужели весь народ меньше одного Лифшица? Ну, как вам такое?

– А как же Зяма? – напоминает Шоэль.

А Зяма, не будь дурак, взял да и выучился на бухгалтера, и теперь с девяти утра и до пяти вечера не вылезает из этой мельницы… Но дело тут даже не в зарплате – черт с ними, с этими ничего не стоящими миллионами. Зато Зяма может принести в дом немного муки – вот это-то и есть его настоящая зарплата!

Шоэль и Мирьям с жалостью смотрят на женщину. Они еще помнят дни, когда Малка Зиновьевна – дородная, высокочтимая дама, сурово третировала своего никудышного зятя. Ей все казалось, что Зяма обижает Фанечку, плохо бережет ее и при этом нахально требует обедов и хорошо выглаженных рубашек, да еще чтобы при этом жена хорошо выглядела, была причесана и весела… Ах, Фанечка, мир ее праху! Что она могла сделать? Вы что, не знаете судьбу женщины? Она подчинилась, как и все мы – и подавала, и гладила, и улыбалась, да еще и родила Зяме чудную девочку Рохеле, а после… после… Глаза Малки Зиновьевны наполняются слезами. Вот ведь какая беда… Что моя Фанечка успела увидеть за свою короткую жизнь?

Мирьям тяжело в который уже раз слушать эту горестную исповедь. Она подходит к окну, смотрит на улицу. К дому, сутулясь, бредет какой-то глубокий старик. Господи! Так это ведь Захар Исаакович, бывший мебельный король! Неужели это он, тяжело переступая ногами, подходит к дому? Теперь это щуплый старичок с поредевшей неопрятной бородкой, похожей на старую тряпку… Так распорядилась судьба – теперь дела его совсем плохи.

Часть мебели разворована, а что осталось – конфисковали. Мало того – одно время Захар Исаакович всерьез опасался ареста. Хорошо еще, власти поверили, что не держал наемных работников, не сосал крови трудящегося народа. В конце концов, оставили старого мебельщика в покое, отпустили душу на покаяние. Но зачем ему теперь эта душа? Помимо души человеку нужна семья, дети, нужен хлеб, чтобы кормить и воспитывать осиротевшего ребенка… Да, много горя поселилось в домах нашего городка в последнее время.