Неоконченный портрет. Нюрнбергские призраки

Минуту-другую он соображал, как ему поступить. Этот незнакомец, конечно, слышал, как он, Адальберт, обменялся немецкими фразами со стюардессой. Делать теперь вид, будто он не знает немецкого, было бы еще менее разумно, чем признаться, что это его родной язык. Все сомнения разрешила Ангелика. Она вдруг открыла глаза и спросила:

— Нам еще долго лететь?

— О-о! — воскликнул сосед, разбавляя виски содовой водой из маленькой бутылочки. — Фрау, стало быть, тоже немка? Рад познакомиться. Разрешите представиться: Хайнц Готшальк.

Он вынул из нагрудного кармана пиджака сигару и, чуть приподняв ее, спросил Ангелику:

— Вы не возражаете?

— Нет, нет! — ответила Ангелика.

Готшальк извлек из кармана брюк золотую зажигалку, закурил и, пригубив виски, сказал, обращаясь на этот раз к Адальберту:

— А вы напрасно отказались. Отличное виски! Немного помолчав, Адальберт решил все же представиться:

— Хорст Альбиг. А это моя жена — Ангелика.

— Очень приятно! Лететь нам еще долго, фрау Альбиг! — расплылся в улыбке Готшальк, мельком взглянув на свои часы. — Насколько я понимаю, мы соотечественники?

— Вы живете в Германии? — вместо ответа спросил Адальберт.

— О нет! Я живу в Аргентине. Адальберт ощутил некоторое облегчение.

— И давно?

— Можно сказать, с незапамятных времен, герр Альбиг! Родители переехали в Аргентину, когда мне было семь лет.

«Семь лет!» — мысленно повторил Адальберт, наскоро подсчитывая, когда это могло быть. На вид Готшальку было лет пятьдесят. Значит… если, скажем, сорок три года тому назад… тысяча девятьсот третий!.. Получается, все прошло мимо этого человека. И первая мировая, и рождение национал-социализма, и третий рейх, и разгром Германии…

— А вы? — спросил Готшальк. — Вы живете в Аргентине?

— Нет, но буду жить! — твердо произнес Адальберт.

— Вы… вы из беженцев? — пристально вглядываясь в лицо Адальберта, спросил Готшальк.

И вдруг Адальберт с тревожным чувством осо знал, что как-то незаметно для себя он подошел к «красной черте», к которой не следовало приближаться и которую уж во всяком случае нельзя было пересекать.

— Я раненый офицер вермахта, — торопливо произнес он, — лечу к родственникам в Аргентину… для продолжения лечения…

— Как я вам сочувствую! — проникновенным тоном произнес Готшальк. — Эта ужасная война! Сколько жертв, сколько лишений, сколько страданий!

«Черта с два ты страдал в своей Аргентине!» — со злобой подумал Адальберт.

— Я всей душой с моими соотечественниками! — растроганно продолжал Готшальк. — Бывали моменты, когда я хотел вернуться на родину и воевать.

— Но вы успешно преодолели это желание? — будучи не в силах сдержаться, иронически спросил Адальберт.

— Не надо корить меня, дорогой Альбиг! — чуть ли не жалобно проговорил Готшальк. — Поймите, на моих плечах огромная скотоводческая ферма. Она требует неусыпных забот. Но сердцем своим я всегда был с фюрером. Хайль Гитлер! — снижая голос, произнес Готшальк и слегка приподнял правую руку.

— Хайль! — буркнул Адальберт, все еще кипя злобой. Потом спросил с плохо скрытой издевкой: — Откуда же у вас такая ферма? Досталась в наследство?

— Вы не ошиблись. Но надо сказать, что после смерти родителей я значительно расширил ее.

— И как же вам это удалось?

— Что тут можно ответить? — пожал плечами Готшальк. — Немцы, с давних пор осевшие в Аргентине, имеют сильное влияние на экономику страны. Они вложили большой капитал в химическую промышленность, в сельское хозяйство, в городской транспорт… Словом, мне очень повезло. Меня поддержали соотечественники. Они знали мои убеждения…

«Ах, у тебя еще есть и убеждения! — подумал Адальберт. — Мы за свои убеждения платили кровью. А ты… ты значительно расширял свою ферму!»

Но, несмотря на неприязнь к Готшальку, Адальберт не удержался и спросил:

— А вы не боялись открыто высказывать свои симпатии, когда шла война?

— Почему я должен был бояться? — удивился Готшальк. — Аргентина — страна демократическая. У нас выходят газеты, все эти годы сочувствовавшие рейху. Я их выписываю и регулярно читаю.

Ангелика, внимательно прислушивавшаяся к разговору, неожиданно спросила:

— Простите, а немецкие школы там есть? Готшальк бросил взгляд на прикрытый пледом живот Ангелики, понимающе кивнул и ответил:

— Ну, конечно! И две из них — «Германиа-шуле» и «Гете-шуле» — знает вся Аргентина!

«Очевидно, этот преуспевающий тип не врет, — подумал Адальберт. — Все, что он говорит, совпадает с тем, что Гамильтон рассказывал об Аргентине».

Адальберту хотелось расспросить Готшалька еще о многом, но он промолчал. Многолетняя работа в гестапо приучила его к сдержанности.

— Рад был познакомиться с вами, — пробурчал Адальберт и, немного помолчав, добавил: — У нас еще есть время поспать.

Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Готшальк повернул голову к окну.

«Обиделся! — подумал Адальберт. — Ну и пусть! Не могу же я идти на риск в конце концов».

Радость ожидания охватила его и тут же сменилась щемящим чувством тревоги. Ребенок… Мальчик, конечно! Теперь их трое. Теперь он должен думать о безопасности всей семьи.