Неоконченный портрет. Нюрнбергские призраки

— Само существование большевистской России является таким фактом, сэр! — воскликнул Келлн. — Однако вы, наверное, предпочитаете иметь дело с цифрами…

— Вы запаслись и цифрами? — спросил Рузвельт, и Келли не понял, чего больше в голосе президента — иронии или уважения.

Келли решил играть в открытую.

— Господин президент, — сказал он, — я чувствую, что русский вопрос вам не безразличен, Я понимаю, что вы пригласили меня, во-первых, потому, что сейчас временно отсутствует государственный секретарь и, во-вторых, потому, что Россия числится по моему отделу. Узнав о том, что вы меня вызываете, я, естественно, предположил, что может возникнуть речь о России, и взял с собой основные данные. Если вы разрешите?..

Келли сделал движение, чтобы открыть портфель.

— Конечно, Келли, меня в некоторой степени занимает Россия, — с деланным равнодушием сказал Рузвельт, — он не хотел, чтобы Келли понял, до какой степени его сейчас интересует эта страна. — Одному богу известно, что там происходит. Из газет и поступающих в Белый дом резолюций, обращений, призывов я могу, однако, извлечь два вывода. Первый: многих американцев привлекает мысль о признании России. Многих она приводит в ужас. Все это время я был занят нашими внутренними делами. Но время идет, и мне хотелось бы разобраться…

Даже сейчас, восстанавливая в памяти все это, Рузвельт не без удовольствия думал о том, как водил за нос Келли.

Только ли политические и религиозные убеждения делали этого человека непримиримым врагом признания России?

«Ищите женщину!» — обычно восклицают французы, пытаясь распутать какую-нибудь сложную интригу.

«Ищите деньги!» — могут в подобных случаях призывать американцы.

Рузвельт отлично понимал, что атмосферу антисоветизма создали не только религиозные проповеди, обрушивавшиеся на Америку со всех трибун и со страниц газет, и не только то, что Россия исповедовала коммунистические идеалы. Сюда следовало добавить и проблему так называемых царских долгов.

Продолжая играть роль объективного, беспристрастного судьи, Рузвельт внимательно слушал, как самоуверенный Келли, взявшийся поучать президента, доставал из своего портфеля одну за другой всевозможные справки, докладные записки, при этом непрестанно оперируя множеством цифр.

Он информировал президента, что общая сумма долговых претензий к России, удовлетворения которых требовал государственный департамент, превышала полмиллиарда долларов — именно на этой сумме настаивали банки и эмигранты-белогвардейцы, требовавшие игнорировать советский режим, пока тот не признает свои долги и кредитные сертификаты…

— Долги, конечно, надо возвращать, — прервав Келли, задумчиво сказал Рузвельт. — Кстати, во время войны нам задолжал по меньшей мере десяток стран. За поставки оружия, сырья и продовольствия. Верно? Сколько стран выплачивает эти долги?

— Две, — несколько смутившись, ответил Келли.

— Так, так, — сказал Рузвельт, снова постукивая пинцетом по полированной поверхности стола. — И еще один вопрос: не объявились ли в России такие нахалы, которым взбрело в голову потребовать от нас возмещения убытков за ущерб, нанесенный их стране нашими войсками в восемнадцатом и девятнадцатом году?

— Как будто нашлись, — с некоторой опаской ответил Келли, — но подобные претензии мы, конечно же, отвергаем. Может быть, господин президент…

— Нет, Келли, — поигрывая пинцетом, успокоил его Рузвельт, — господин президент тоже капиталист и предпочитает получать, а не платить. Итак, что же дальше?

Поощренный этой шуткой Келли с еще большим энтузиазмом стал перечислять возражения против признания России. Монополия внешней торговли. Атеизм. Система правосудия, резко отличающаяся от американской и не обеспечивающая защиты американских граждан, которые живут в России.

— Что же, их убивают? — снова прервал Келли Рузвельт.

— Не все так просто, сэр! — воскликнул Келли, удивляясь примитивности вопроса. — Но здесь, в Белом доме, мы не можем закрывать глаза на то, что информация об экономических секретах в стране пребывания — патриотический долг американцев.

— Речь идет об экономической разведке и шпионаже? — спокойно и даже сочувственно спросил Рузвельт.

— Конечно, сэр! — воскликнул Келли, еще более поощренный доброжелательным тоном Рузвельта. — Но русские ввели у себя прямо-таки драконовские законы.

— Не можем же мы заставить их официально разрешить у себя шпионаж?..

— В цивилизованных государствах, сэр, редко прибегают к этому слову. Однако мы могли бы облегчить работу наших доверенных лиц в России, заставив русских принять закон… Ну, скажем, о защите жизни и собственности американских граждан.

Рузвельт положил на стол пинцет, взял свой длинный мундштук и вставил в него сигарету.

Он еще долго слушал Келли.

Но думал совсем о другом. Все детали антисоветской кампании были ему хорошо известны, равно как и громогласные требования промышленников. Большой бизнес мечтал о новых рынках сбыта и готов был торговать хоть с самим чертом.

Знал Рузвельт и о широком общественном движении, особенно в рабочей среде, за признание первого в мире государства рабочих и крестьян.