НеОн (СИ)

- Я думаю, нужно оставить волосы распущенными. Слегка уберем вот тут сбоку…Или, может, хочешь заплестись, Нар? Найса! Да, очнись же ты! Это твоя свадьба или моя?

- Мам, вот и я сейчас об этом думаю…

- О причёске?

Нет, о том, что она получала большее удовольствие от всего этого цирка, чем я. Предвкушала его еще за неделю, сводя с ума бесконечными звонками владелице салона, обговаривая с ней модель платья, которую должны привезти. Пихала мне специальные журналы и часами просиживала перед соответствующими сайтами. Отец шутил, что обязательно нужно будет отметить их годовщину свадьбы – сыграть самую настоящую церемонию с престарелым женихом и молодящейся невестой в белом платье. Подтрунивал над тем, что ей просто необходимо подобрать помпезную причёску на их праздник и обязательно - обручальные кольца, а мама злилась и просила не вмешиваться в сугубо женские дела.

- Смотри, балес*6, - отец притянул меня к себе и поцеловал в лоб, - обставит мама всё по своему вкусу, пожалеешь ведь, - рассмеялся в ответ на уничтожающий взгляд жены и тихо прошептал мне на ухо, - ничего, аревыс*7, все девушки выходят замуж и покидают родной дом, чтобы стать хозяйкой своего собственного.

Он думал, что я волновалась из-за предстоящего замужества и последующего отъезда. Он уже начинал тосковать по мне. Я видела эту тоску, когда он неожиданно вдруг обнимал меня со спины и вдыхал запах волос, трепал за щёку или просил прочитать ту или иную статью в газете, ссылаясь на то, что глаза от очков болят.

А я всё чаще чувствовала себя дрянью, бессердечной и подлой, потому что обманывала их своим молчанием. Впервые с тех пор, как Мадан уехал. Мы всегда были очень близки с мамой, я могла делиться с ней любыми переживаниями и искренне считала её лучшей подругой. Показывала ей сообщения от ухажёров и спрашивала совета, как их лучше и деликатнее отшить. А сейчас меня раздражало ее постоянное веселье и бесконечные разговоры о Гранте и его семье, частые вопросы о нём и о наших отношениях, которые теперь казались настолько хрупкими, что мне оставалось лишь сжать пальцы, чтобы разбить их окончательно.

Иногда я ловила себя на мысли, что это не ее вина, а моя. Что изменилась я. Что эти пару недель вдали от Гранта и рядом с Маданом…да, рядом с Маданом почти каждый день, поменяли меня саму. Точнее, вернули ту меня, которой я была пять лет назад. Ту меня, которой были противны даже мысли о другом мужчине рядом, а вся эта подготовка к свадьбе казалась какой-то кощунственной комедийной постановкой.

Я гораздо позже пойму, что комедийной постановкой окажется «МЫ» с Маданом, вот только смеяться будет только он один, а мне не останется ничего, кроме как захлёбываться агонией, в которую он меня безжалостно сбросит.

- Нара…, - мама замолчала, и я понимаю, что она хочет сказать.

«Приличные девушки» не наденут настолько прозрачное платье даже на свою свадьбу. Вот только я давно перестала быть приличной, мама. Ты шёпотом осуждала с подругами чужих дочерей за то, как они опозорили родителей, закрыли перед ними двери во все достойные дома, в то время как твоя собственная дочь упорно вела к тому же вас с отцом. Так бездумно, так наивно отдавалась своим чувствам...и ему. Нет, Мадан никогда не заходил дальше, чем тогда…Он хотел, я видела. Его колотило крупной дрожью от желания каждый раз, когда мы позволяли себе больше поцелуев. И каждый раз он сдерживался. Иногда утыкался лбом в мою шею, вспотевший, напряжённый, и тихо, одними губами шептал проклятья, пока я, рвано дыша, приходила в себя после умопомрачительного экстаза в его машине. Жалкие минуты вселенского счастья, которые взрывались об острые шипы ненависти и презрения к самой себе, как только я оказывалась на пороге собственного дома. Когда проходили последние отголоски наслаждения и наступало сожаление.

Иногда возникало ощущение, что он видел это сожаление, возможно, чувствовал на интуитивном уровне, и тогда его взгляд менялся. В нём снова появлялась пугающая злость. А я не могла объяснить ему, почему мне становилось так стыдно. Можно рассказать человеку об обычаях своей страны, можно привить ему унижение к культуре, но нельзя заставить не только принять её, но и понять, поверить в неё. В ней нужно вариться годами, чтобы принимать как само собой разумеющееся без лишних вопросов.

Я позволяла ему слишком многое…точнее, себе. Позволяла то, за что меня проклял бы отец. И я знала, что он сделает это, узнав, что единственная дочь «спуталась» с русским. Именно «спуталась», «связалась», «опустилась»…

У нас нельзя любить вот так, тайком: на заднем сидении тонированной машины и на самом отшибе города. Только открыто, только с разрешения и благословения родителей и ограничиваясь невинными поцелуями в губы. Девушка, лишившаяся девственности до свадьбы, становилась в глазах общества шлюхой. И пусть кто угодно утверждает, что в двадцать первом веке всё изменилось, что сейчас никто не убьёт гулящую дочь…но разве убить человека можно только физически? Разве мало всеобщего презрения и загубленной репутации?