Неоновая библия

– Никуда она с вами не поедет. Ее тут нет, – сказал я, когда он уже направился к старой кушетке. Он развернулся.

– Так, сынок, возможно, ты не понял. Это для твоего же собственного блага – и для блага всего города. Как христианин, я желаю проследить, чтобы все делалось к общему благу. Я поднимусь и сам ее приведу.

Он двинулся к лестнице и принялся подниматься, но я его окликнул.

– Ее там нет. Да и вообще вам сюда так приходить нельзя. Идите вон. Вы меня слышите, убирайтесь отсюда. Слазьте же с этой лестницы, черт бы вас побрал, пока я вас сам с нее не стащил и не позвал шерифа. Убирайся к черту из этого дома, сволочь, знаю я, что ты…

– Не потерплю я от тебя больше сквернословия, мальчик. Сиди смирно и будь благодарен, что кому-то достало интереса стараться для тебя и помогать тебе во имя Господа!

Он вновь двинулся вверх по лестнице, а я забежал на кухню и схватил ружье. Прицелился и выстрелил, как раз когда он дошел до верха. Ружье отбросило меня к стенке, а когда я вновь вернул себе равновесие – увидел, как он заваливается вперед. Он не закричал, ничего такого, как я по кино ожидал. Просто упал там наверху лестницы и лежал тихо.

Я выронил ружье и уставился на верхнюю площадку. Он не шевелился. Растянулся головой и руками в верхнем коридоре, а туловищем на ступеньках. Затылок у него начинал краснеть, ярко так.

Когда мне достало храбрости посмотреть поближе, я поднялся по ступенькам туда, где он лежал. Застрелил я его в затылок, как раз там, где начиналась шея. Кровь толкалась оттуда маленькими всплесками и стекала из коридора на верхнюю ступеньку, где сливалась в новую лужицу в одной протертой ложбинке поверх Маминой крови, запекшейся там с предыдущей ночи. Я держался поближе к перилам по другую сторону ступенек и близко к нему не подходил, а потому не знал, живой он или мертвый. Кровь не останавливалась, и я отвернул голову и посмотрел вниз, в коридор, где на полу возле кухни лежало ружье. Потом снова взглянул на него. Кровь остановилась, а мне в животе стало тошно. Я кого-то убил.

От холода в доме я дрожал, хоть на мне и было пальто. Я пробежал по верхнему коридору в ту комнату, где был поезд, и захлопнул за собой дверь. Попробовал открыть окно, чтобы впустить внутрь немного наружного теплого воздуха, но окно не поддавалось. По ногам у меня вверх и вниз зудело изнутри, а потом схватило прямо между ног. Сосны снаружи трепало ветерком. Все освещало солнце, а небо было такой яркой чистой синевы, что посмотришь – и заболят глаза. Но в доме было холодно и темно, и мне хотелось выбраться наружу, в тепло и на солнышко. Но сперва надо кое-что сделать.

В комнате, где лежала Мама, было холодно и еще темней, как мне почудилось. Под одеялом я различал ее очертания, но не очень-то хорошо. Торчали только стопы ее и голова. Остальное ввалилось и походило просто на часть матраса, но я-то знал, что она там, а потому испугался. Не сняв прежнего одеяла, я сунул под нее руки и приподнял ее. Она оказалась тяжелее, чем я думал, она будет, и холодной и жесткой до того, что мне больше всего захотелось снова опустить ее, вымыть руки и убраться из дому.

Пока я нес ее мимо того места, где лежал проповедник, одеяло тащилось по крови и оставляло след на ступеньках вниз, а потом я дошел до двери на кухню, где оно перестало тянуть за собой красный след, а просто мочило пол. Маму мне пришлось опустить, чтобы открыть заднюю дверь, и одеяло упало у нее с ног, и я их увидел – жесткие, холодные и бурые. Перед тем как снова ее поднять, я вернул одеяло на прежнее место, чтоб ничего у нее больше не видеть. От жесткой бурой плоти у меня в желудке переворачивалось.

Когда снова засыпал яму на росчисти, сверху я накидал листвы и хвои, и еще всякого разбросал, чтобы никто не знал, где это, и не потревожил. Но потом заметил, что холмик все еще виднеется, а поэтому опять взял лопату и выровнял его, и весь закидал грязью. Затем сверху набросал еще веток и всякого и решил, что по виду лучше у меня и не получится.

Я сходил и закинул лопату обратно под дом, и уже совсем было ушел, но вернулся на росчисть и встал на колени там, где всякое было раскидано, и помолился, а от сосен повсюду протянулись тени подлиннее. Тогда я понял, что дольше тут задерживаться не могу.

Конверт, который мне дал Мистер Уильямз, лежал у меня в кармане пальто, поэтому я вышел с росчисти, обернулся еще разок и двинулся вниз по тропке. Прошел через весь городок и поздоровался с теми, кого знал, но на горку нашу или на дом, или на то, что в нем осталось, больше не оглядывался. Выстрела никто не слышал. Дом стоял слишком далеко от чего угодно, а по горкам всегда бродят охотники.

Человек на станции сказал, что один поезд прибывает где-то через полчаса, но он не знал, куда тот идет. Я сел на лавку и стал ждать.

Десять