Неожиданный визит

Он был на два курса старше. Меня мучил комплекс неполноценности.

А потом ночью вдруг явился этот ангел. Заснула я в тот раз на плече Освальда только часам к четырем. Это был наверняка настоящий ангел — за плечами у него виднелись два лебединых крыла. Правда, лицо у него было совсем не такое, как у ангелов на картинах, но ведь художники часто приукрашивают действительность. Оно показалось мне даже знакомым, только не удалось вспомнить, где я его видела. Лицо у ангела было широкое и морщинистое, губы тонкие, подбородок выпуклый, волосы, седые и жиденькие, собраны на затылке в пучок. Из-под простых одежд, лишенных каких-либо украшений, выглядывали синие чулки; ангел был, по-видимому, женского пола. Голос у него — вернее, у нее — оказался низковатым, низковатым для женщины, но мягким и добрым.

— Хочу тебе помочь, ведь ты женщина. И выполню любое твое желание. Подумай сперва хорошенько.

Ощущение у меня было такое, какое бывает во сне, когда отрываешься от земли и легко паришь в воздухе.

— Хочу, чтобы на земле был мир! — сказала я.

— И в человецех благоволение, — добавил ангел и покачал своей старушечьей головой. — Никогда не обещаю того, что выполнить не в силах. Пожелай чего-нибудь для себя лично.

Мне это было очень кстати. И я попросила:

— Хочу всегда бодрствовать. Не чувствовать усталости. И обходиться вообще без сна.

— Будь по-твоему, — медленно вымолвил ангел. — Но только при одном условии. — И с какой-то неуместной для ангела поспешностью добавил: — Без этого все равно не получится. — Кивнув в сторону Освальда, который тоже давно успел заснуть, ангел сказал: — При условии, что ты будешь ему верна.

Я торжественно пообещала, что выполню это условие.

Ангел растворился в воздухе — исчез прямо у меня на глазах, и я проснулась. Медленно приподняв голову, я увидела совсем рядом спящего сладким сном Освальда — его высокий лоб, копну густых черных волос; даже во сне его руки заботливо прикрывали одеялом мою спину. В эту минуту я была готова поклясться, что мне никогда в жизни не придет в голову ему изменить. Утром я рассказала Освальду о своем сне, и мы дружно над ним посмеялись.

Хотя в ту ночь я спала мало, весь день я была бодра и свежа, несказанно удивила Освальда, приготовив на ужин домашний салат с крутыми яйцами, и все еще была деятельна и оживлена, когда он уже начал зевать. Тут я сказала ему, что он любит меня меньше, чем я его, а он в ответ на это уснул. У меня же сна не было ни в одном глазу. Ни в одном. Я была свежа, словно только что проснулась прохладным солнечным утром после десяти часов крепкого сна. Поглядела-поглядела я на своего Освальда, выбралась из-под одеяла, прикрыла его получше и села за письменный стол.

Поначалу Освальд никак не мог в это поверить, но я убедила его, несколько раз показав свою курсовую работу вечером и на следующее утро. Он посоветовал мне больше никому про это не рассказывать. Так я стала старостой группы; все восхищались моей работоспособностью, склоняли мое имя на собраниях и заседаниях как пример для подражания и образцовый плод женского равноправия; я получала премии и медали.

Когда проглоченные наспех завтраки стали тут же проситься обратно, мы с Освальдом оформили наши отношения. Меня спросили, не хочу ли я, чтобы мне разрешили освободиться от общественных обязанностей, но я возразила, что с меня хватит, если я благополучно разрешусь от бремени. Тогда мне предложили вступить в партию. На собеседовании секретарь нашей партийной организации так меня восхвалял, что мне буквально пришлось прикусить себе язык, чтобы не проболтаться. Признаюсь, я и сейчас не знаю, является ли общение с ангелами немарксистским по самой своей сути, а значит, и антипартийным. В общем, я промолчала. В конце концов им же было выгодно, что я отказалась от продления срока обучения и чуть ли не до самых родов готовила и проводила все собрания своей студенческой группы.

Молчала я и в роддоме, когда после полутора суток борьбы за жизнь моей дочери мне сделали вечером укол и вкатили в темную комнату, чтобы я могла как следует выспаться. Только через сутки наша Анетта вызволила меня оттуда своим писком. Акушерка сказала, что девочка — прелесть. Теперь это дитя уже в том возрасте, когда мужские взгляды подтверждают справедливость ее слов. А в ту пору мне совсем не нравилось, что в девять часов вечера свет выключали, так что у меня не было возможности даже читать, и шесть ночей подряд я была вынуждена думать только о преимуществах и недостатках своей странной судьбы.